Здесь особенно ощущалась оторванность от огромного, шумного мира. Однажды, когда Фан готовился к лекциям, к нему пришла Сунь. Она заметно порозовела после окончания дорожных мытарств. Фан хотел позвать Синьмэя, но Сунь сказала, что только что была у него: в комнате шумно и накурено — идет совещание преподавателей политологии, и она не осталась.
Фан усмехнулся:
— Да уж, политики — мастера устраивать дымовые завесы!
Сунь улыбнулась остроте и сказала:
— Я пришла поблагодарить господ Фана и Чжао. Вчера университетская бухгалтерия оплатила мне путевые расходы.
— Я здесь ни при чем. Это Чжао у них выцарапал.
— Нет, мне все известно,— мягко возразила Сунь.— Это вы напомнили господину Чжао. Вы еще на корабле...— Тут она поняла, что сказала лишнее, покраснела и оставила фразу неоконченной.
Фан понял, что девушка слышала все, что было сказано тогда на пароходе, и, глядя на нее, сам засмущался: румянец стыда, как зевота, как заикание, имеет свойство передаваться от одного человека другому. Фан почувствовал себя так, словно он увязает в болоте, и поспешил переменить тему разговора:
— Словом, все в порядке, теперь у вас есть средства на обратную дорогу. Вот и отправляйтесь поскорее, вам нет смысла оставаться здесь надолго.
Сунь по-детски надула губы:
— Я и сама хочу уехать, каждый день о доме вспоминаю! Даже отцу об этом написала. Как подумаю, сколько еще осталось до летних каникул, тоскливо становится.
— Так всегда бывает, когда впервые уезжаешь из дома, потом станет легче. Вы уже виделись с заведующим отделением?
— Ой, я так боюсь! Господин Лю хочет, чтобы я вела одну английскую группу, а я совсем не умею преподавать. Но он говорит, что все четыре группы занимаются одновременно, преподавателей же вместе с ним как раз четверо, так, что мне не отвертеться. Я посмотрела — все студенты выше меня ростом и на вид такие страшные.
— Ничего, привыкнете. Я тоже никогда не преподавал, наверное, поначалу не будет получаться. Главное — тщательно готовиться к занятиям.
— Мне дали группу, показавшую худшие результаты на вступительных экзаменах, но если бы вы знали, господин Фан, как мало подготовлена я сама! Я думала, что смогу здесь поработать над собой год-другой, так нет же — меня сразу выставляют на позор. А ведь можно было поручить эту группу иностранке!
— Как? Здесь есть иностранка?
— А вы не знали? Это супруга заведующего историческим отделением Ханя. Я ее не видела, говорят, очень худая, одни кости. Одни совершенно уверены, что она из русских эмигрантов, другие считают ее еврейкой,— бежала, говорят, из Австрии перед вторжением Германии, а муж называет ее американкой. Господин Хань добивался назначения ее профессором отделения иностранных языков, а господин Лю не согласен, говорит, что английский она знает плохо, а русский и немецкий сейчас не в ходу. Господин Хань рассердился и сказал, что господин Лю сам не умеет говорить по-английски. Подумаешь, мол, написал несколько учебников для средней школы да побывал за границей на летних курсах — вот и весь его багаж. Господин Гао насилу разнял их, теперь господин Хань хочет подавать в отставку.
— То-то он не пришел позавчера на ужин! А у вас настоящий талант, где это вы успели столько разузнать?
— Мисс Фань рассказала. Этот университет — как большая семья; никакой секрет сохранить невозможно, если живешь не в городе. Вчера из Гуйлиня приехала сестра господина Лю, вроде бы окончившая исторический факультет. Теперь стали говорить, что Лю и Хань могут помириться, обменяв должность профессора на отделении иностранных языков на ассистента исторического отделения.
Подражая официальному стилю, Фан произнес:
— Жена и сестра относятся к разным степеням родства, профессор и ассистент занимают разные места в табели о рангах. На месте господина Лю я не заключил бы такой невыгодной сделки!
При этих словах появился Синьмэй.
— Наконец-то выпроводил всю братию. Я был уверен, мисс Сунь, что вы сразу не уйдете.
Чжао не вложил в эти слова никакого особого смысла, но Сунь покраснела, а Фан, заметив это, постарался отвлечь внимание Чжао рассказом о госпоже Хань, а потом воскликнул:
— И почему это в учебных заведениях так много дипломатии и всяких интриг? В чиновном мире и то легче дышать.
— Дипломатия появляется в любом людском сообществе,— возгласил Чжао тоном проповедника. Потом, когда Сунь ушла, он спросил:—Хочешь, я напишу ее отцу о том, что передаю тебе обязанности ее опекуна?
— Это, как любил говорить мой учитель родной словесности, «мертвое дело», ты лучше найди другую тему для острот, сделай такое одолжение!
Чжао в ответ сказал, что Фан не понимает шуток.
За неделю-другую Фан перезнакомился с коллегами, жившими в том же коридоре. Некто Лу Цзысяо с исторического отделения первым нанес ему визит, и вот Фан однажды вечером зашел к нему. Этот Лу очень следил за своей внешностью; опасаясь, что головной убор испортит его напомаженную прическу, он всю зиму не признавал шапок. У него был короткий, но широкий нос, словно кто-то ударом кулака снизу заставил его раздаться на лице влево и вправо. Будучи холостяком, Лу вопреки обычаю старался уменьшить свой возраст. Сначала он еще называл круглое число своих лет, и то по европейским правилам отсчета 1, а потом, прочтя украдкой перевод книги «Жизнь начинается в сорок лет», вообще перестал приводить какие-либо цифры. «Я? Я гожусь вам в младшие братья»,— говорил он собеседнику и обнаруживал приличествующую младшему брату живость и проказливость.
С людьми он часто разговаривал шепотом, как будто сообщал им военные тайны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134