И опять там не верят своим глазам, и опять шлют депешу: вы что, ребята? Знаете о революции за месяц, а нам сообщаете через неделю после того, как все кончено. В чем дело? А дело в том, что мы целыми днями играли в футбол, а по ночам ходили в караул. Но полковник Кобб снова не может так ответить, и опять он отписывает что-то насчет оперативных задач, отнимающих у сотрудников массу времени. И на следующий день шкаф с кубками переезжает в его кабинет, так что теперь он может любоваться ими с утра до ночи.
Поскольку, как сказал Скотт, мы все отбарабанили срок в лагере «Кэссиди», этот рассказ ни у кого не вызвал удивления. Странно было скорее то, что проколы вообще дошли до Вашингтона, пусть даже и с опозданием. Но один сюрприз у Скотта все-таки был. Уже собравшись в поход по злачным местам, он дал мне какой-то конверт и сказал:
– Это от Савицкого. Он просил передать тебе, что целый год его мучала совесть. Сказал, что в прошлый раз он кое-что от тебя утаил, но что ты его поймешь.
Открыв конверт, я обнаружил там две тысячи марок – сумму, достаточную для того, чтобы нам с Эрикой роскошно пожить в Париже.
Документы на увольнение из армии Манни должен был оформить в Берлине, а потом они с Симоной собирались поехать на машине через Восточную Германию во Франкфурт. Мне же как рядовому разведки полагалось ехать только служебным поездом. Манни, наверно, мог бы захватить и Эрику, но было бы совсем неплохо, если б она могла поехать вместе со мной. Попытка – не пытка, и я решил спросить у Вильямса, можно ли это устроить. У Вильямса с его Ирмгард время от времени случались размолвки, и тогда он ночевал в нашем доме. В такие дни, чтобы поднять у него настроение, я готовил ему завтрак. Однажды утром, когда Вильямс готовился приняться за яичницу, я изложил ему свою просьбу.
– Устроить твоей девушке проезд в служебном поезде? – спросил Вильямс. – И как же, ты думаешь, я это сделаю?
– Не знаю.
– А ты знаешь, что мне будет, если до полковника Фокса дойдет, что я подделываю проездные документы?
– Будет неприятность.
Некоторое время Вильямс сосредоточенно жевал, о чем-то размышляя.
– Тебе когда-нибудь приходило в голову, что все дело в месте?
– Что ты имеешь в виду?
– Вот, скажем, мы с тобой живем душа в душу, ты мне готовишь завтрак, и вообще. Но все это потому, что мы тут, а не в Штатах. А как было бы в Штатах – ты никогда не думал?
– Да так же, по-моему.
– Может, и так же – если бы мы были в армии. А если нет?
– У меня с неграми всегда были хорошие отношения.
– Э, все белые так говорят. А потом отказываются ходить с нами в одну школу. Слушай, только честно, что ты думаешь об интеграции?
Вот уж не гадал, что разговор о билете для Эрики обернется таким образом!
– Думаю, что интеграция обязательно будет.
– Но тебе этого не хочется, а?
– Да нет, почему же.
– Нет, скажи, что ты имеешь против интеграции?
– Ну, некоторые считают, что у всех должно быть право на собственные традиции – африканские, европейские – неважно какие.
– Африканские? Да разве негритята в Алабаме знают хоть что-то про Африку? Они там в жизни не были и в жизни туда не поедут. Это такие же американцы, как все остальные.
– Возможно, у них другие традиции.
– Какие такие традиции? Ты что, боишься, что они начнут бить в там-там в классе или качаться на ветках?
– Нет.
– Что ж тогда белых и черных не пускают вместе учиться?
– Некоторые считают, что они разные.
– Ты хочешь сказать, что негритянские дети слишком тупы, чтобы учиться?
– Нет, просто они учатся по-другому.
– Если они такие тупые, тогда все просто.
– Не понял.
– Вытурить их из школы – вот и весь разговор.
– А если вытурить придется многих?
– Это уже их проблемы.
– Если негритянских детей начать гнать из школ, встанут на дыбы и министерство юстиции, и "Нью-Йорк таймс".
– Похоже, что так.
Вильямс еще немного поразмышлял, потом сказал:
– Спасибо за завтрак. А билет твоей девчонке я устрою.
И действительно устроил. В качестве благодарности я преподнес ему бутылку виски, но Вильямс отказался ее взять.
– Ты много чего для меня сделал, теперь моя очередь. – В последнее время он выглядел грустным, но я считал, что это из-за очередной ссоры с Ирмгард. Сейчас, видно, он решил рассказать мне о наболевшем. – Знаешь, чего я больше всего боюсь? Вернуться в Штаты. Здесь я жил три года как человек, а через месяц снова стану черномазым.
– А ты не думал о том, чтобы остаться здесь?
– А что мне тут делать? Я – сержант, ничего другого не умею.
– Уверен, что в Штатах будет не так уж плохо.
Но я вовсе не был в этом уверен, и мне стало так же грустно, как и Вильямсу.
На следующий день после Рождества мы с Эрикой сели на служебный поезд. Места у нас были в одном вагоне, но в разных купе, однако, как только проводник собрал билеты, Эрика перебралась ко мне. Всю ночь напролет мы разговаривали, занимались любовью и с неодобрением взирали на Восточную Германию. На вокзале во Франкфурте нас встретили Манни с Симоной, и мы все вместе отправились в Париж. Симону мы видели в первый раз: она оказалась маленькой, хрупкой и по-озорному привлекательной. Очень скоро обнаружилось, что если Манни с Симоной знают французский, а мы с Эрикой – немецкий, то этого достаточно для того, чтобы все понимали друг друга. Мы вели себя как расшалившиеся школьники. В Кайзерслаутерне, Саарбрюкене и Шалон-сюр-Марне мы пировали на свежем воздухе. Каждый раз, проезжая мимо мест былых сражений, я мысленно возвращался к прошедшей войне. В Вердене Симона с Эрикой уже пили за здоровье друг друга, а подъезжая к Шато Тьерри, мы вовсю пели хором. Уже темнело, когда мы приехали в Париж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150