Что ж, иногда и это необходимо. Но у меня лучше получается по-доброму. Просто удивительно, сколько источников считают меня этаким симпатягой. Знали бы они, каков я на самом деле! Ну, желаю удачи. – Он пожал мне руку. Лицо его светилось благодушием.
Весь день я читал старые отчеты. Мне быстро стало ясно, что отчеты, составленные следователями-немцами, лучше составленных американцами. Вечером же я занялся штудированием пособий по советскому вооружению, которые сохранились у меня еще со времен Монтеррея. На странице с рисунками, изображающими разные виды пехотного оружия, я обнаружил цитаты из Библии, написанные моей рукой. Неужели мое религиозное обращение зашло тогда так далеко? Над револьвером системы «наган» и ружьем образца 1891 года черным по белому было написано: "Если лишь в этой жизни веруем мы во Христа, то мы несчастнейшие из людей". Откуда это? Из Послания коринфянам? И что, интересно, двигало мною? Стремление перековать мечи на орала? А на странице с рисунком полевых орудий, прямо между гаубицами 152 и 203-го калибра, я, оказывается, начертал: "Вот, восхожу я в Иерусалим, не зная, что выпадет мне на долю". Это еще к чему? Полевые орудия мы проходили как раз тогда, когда поступил приказ отправляться в Европу, и все мы знали, что, может быть, дело кончится войной. Неужели мне вздумалось уподобить Европу Иерусалиму? Пролистав книжки до конца, я пришел в изумление. Посередине плана обустройства военного участка я увидал следующее: "Если вы будете пребывать во мне, а слова мои будут пребывать в этот вечер в вас, просите, что желаете, и воздастся вам". Укладываясь спать, я чувствовал, что оружие усвоено мною довольно неплохо, но одновременно было такое ощущение, будто я только что прочитал чужой дневник.
На следующее утро мистер Суесс, оторвавшись от анекдотов, решил, что я полностью готов к допросам.
– Я знаю, вам это понравится, – сказал он. – Попросите Маннштайна дать вам кого-нибудь полегче. В таком деле торопиться не следует.
Легкий источник, которого подобрал Маннштайн, оказался работником птицефермы, расположенной рядом с танковым полигоном вблизи Грейфсвальда. Мне было велено убедиться в том, что наши сведения о границах полигона верны. С этой задачей я справился. Источник рассматривал карту не торопясь, тщательно проверяя, все ли на месте. Потом мы поболтали о том о сем, и мой первый допрос завершился. Днем мне дали какого-то северного корейца, который так плохо говорил по-немецки, что я почти его не понимал. Вместе с ним была его подружка, хорошенькая немка с восточной стороны, которая, вообще-то, могла бы рассчитывать на кого-нибудь получше, чем уже не первой молодости кореец, к тому же с кривыми зубами. Работала она в еженедельнике, называвшемся "Народная армия". Я спросил ее о тираже, о том, откуда поступает информация, о редакторах и так далее. Когда вопросы иссякли, я ее отпустил, и она отправилась к своему приятелю. Через несколько минут я вдруг вспомнил, что забыл спросить, сколько людей работает в газете и сколько смен, и пошел за девушкой на первый этаж, но ее там не было.
– Кого вы ищете? – поинтересовался Маннштайн.
– Корейца с его девчонкой.
– Я видел, как они пошли в подвал. Посмотрите в спальнях источников.
Я отправился туда и, действительно, уже во второй комнате обнаружил их, усердно занимающихся любовью. Раздеты они были только ниже пояса. Оба ничуть не смутились.
– Что-нибудь забыли? – спросила девица.
– Да, еще пара вопросов, если у вас найдется минута времени.
Она опустила комбинацию, и я задал свои вопросы. Кореец стоял и смотрел на нас с застывшей улыбкой, время от времени трогая рукой свой смуглый член.
Вернувшись к себе, я напечатал, как мне показалось, совсем неплохой отчет о полигоне в Грейфсвальде и о том, что новенького в редакции "Народной армии". Уходя после работы в пять часов вечера, я чувствовал, что потрудился не зря. Возможно, мистер Суесс действительно был прав, когда говорил о допросах, и ничего сложного в этом нет. Месяц спустя в кипе материалов английских следователей я обнаружил отчет, написанный неким Питером Оуэнсом, которому тоже удалось кое-что узнать и о полигоне в Грейфсвальде, и о корейце с девицей. Парень с птицефермы и вправду оказался весьма наблюдательным: кроме границ полигона, он, оказывается, еще заметил, сколько там появлялось танков и самоходных установок, каких моделей, как часто и сколько было произведено залпов. Кроме того, он подробно описал полевые орудия и особенности их стрельбы. Господи, как же мне не пришло в голову спросить его обо всем этом! Что же до корейца, то он, как выяснилось, имел чин майора и служил в корейском военном представительстве в Восточном Берлине. А девица его, до того как поступила на службу в редакцию "Народной армии", работала секретаршей в Министерстве госбезопасности, причем какое-то время непосредственно с Эрнстом Волльвебером и Эрихом Мильке – самим министром и его заместителем, – а редакция просто стала ее «крышей», когда у нее начался роман с корейцем. На Запад же она сбежала вместе с ним по заданию ГБ – чтобы приглядывать за своим дружком. А я, дурак, кроме как про газету, ничего у нее не выведал!
Хорошо еще, что я не узнал обо всем этом сразу же: через пару недель я уже выдавал отчеты, которые были если и не блестящими, то вполне сносными. Впервые в жизни я выполнял осмысленную работу, и работа эта мне нравилась почти так же, как нравился Берлин. Я уже не дрожал от страха при виде новых источников и более или менее понимал, что от меня требуется. И тут я снова подумал о Великом Счетчике.
– О Великий Счетчик, – обратился я к нему, – я по-прежнему не желаю гоняться за каждой юбкой, но небольшая встряска мне не повредила бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150