Когда мы вернулись домой, Сара Луиза сразу легла спать, а я был так возбужден, что еще долго бродил по комнатам. Если бы еще недавно кто-нибудь спросил, сколько у меня друзей, я бы ответил, что сотни. Сегодня же я понял, что у меня нет ни единого друга. Да, я знал множество людей, но все они были подобны Вандербилтскому университету – все они принадлежали прошлому. Я зашел в кабинет, хотел было включить телевизор, но, сам не зная почему, вдруг взял с полки книгу. Когда это случалось со мной в последний раз? Удивительным образом я открыл книгу на том месте, где было написано про университет:
"Стояла неделя Большой регаты. Оксфорд – ныне потопленный, сметенный с лица земли, безвозвратно ушедший, подобно сказочному Лайонессу, – так стремительно обрушились на него потоки воды, – Оксфорд в те дни был городом с гравюры. По его просторным, тихим улицам ходили, разговаривали люди – так же, как они ходили и разговаривали еще во времена Ньюмена; все – и его осенние туманы, и его сероватые весны, и редкое великолепие его летних дней – таких, каким был тот день, когда цвели каштаны, а над фронтонами и куполами несся громкий и чистый колокольный звон, – все дышало мягкой сыростью тысячелетий учения".
Боже, как хорошо! Что это за книга? "Возвращение в Брайдсхед"? Ивлин Во? Я быстро пролистал страницы, нашел пролог и прочитал: "Достигнув расположения роты на вершине холма, я остановился и оглянулся на лагерь, только-только завидневшийся сквозь утренний седой туман". Я схватил книжку и сел. Столько времени я искал что-нибудь заслуживающее внимания, и вот теперь, когда казалось, что все потеряно, я наткнулся на это; остаток ночи я провел вместе с Чарльзом, Энтони Себастьяном. Солнце уже стояло высоко, когда я прочитал последние строки: "Убыстрив шаг, я подошел к хижине, служившей нам приемной. "У вас сегодня какой-то особенно бодрый вид", – сказал мне заместитель командира".
Как раз в эту минуту открылась парадная дверь и появилась Дорин, наша приходящая служанка, и первое, что она сказала, было, конечно же, "Бодрый у вас сегодня вид. Наверно, хорошо выспались после вчерашнего".
– Я всю ночь читал.
– Как, и спать не ложились?
– Сейчас лягу.
– А миссис Сара Луиза встала?
– Нет еще. Она вчера совсем измоталась, и девочки тоже пришли поздно. Пусть поспят, сегодня ведь суббота.
– Начну с серебра. – У Дорин был выходной, но вечером у нас должны были быть гости, и она пришла помочь. – Да, вид у вас точно бодрый!
А я и был бодрый – ведь я только что провел шесть часов с друзьями. Ложась в постель и слушая глубокое дыхание Сары Луизы, я спросил себя, когда я в последний раз встречал людей, которые значили бы для меня так много, как эти персонажи книги? Очень давно. Зачем же я гонюсь за призраком прошлого, где были мои друзья, если друзья стали чужими, а прошлое ушло навсегда? Почему не обращаюсь к тем друзьям, которые не переменились, которые, когда они тебе нужны, всегда являются такими, какими ты их помнишь? В воскресенье я опять отправился в кабинет. На этот раз я оказался в другом университете, в Принстоне, в компании Эмори Блейна. Это был ранний Скотт Фитцджеральд, и там было много вещей, которые потом у него получались лучше, но книжка тронула меня до самой глубины души. Я начал проводить в кабинете каждый вечер. Прочитав всего Фитцджеральда и Во, я взялся за Диккенса, Теккерея, Стендаля, Толстого, Чехова и Бунина. Я был так счастлив, как уже давно не бывал. Кончив "Смерть Ивана Ильича", я понял, что все больше и больше отдаляюсь от людей. Раньше, если я что-то делал, я делал это вместе с кем-нибудь еще, но то, что я делал сейчас, я делал один. Какое-то время это даже вызывало во мне беспокойство, но потом я подумал: что я теряю? Университетскую футбольную команду, кое-как перебивающуюся очередной сезон; взрослых мужчин, озабоченных ударами слева; банк, которому я отдал все силы и который меня совершенно не интересовал, как, впрочем, и я его; женщин, с которыми я спал и чьи мысли были где-то невероятно далеко; чужих мне людей, которых я изо всех сил пытался представить друзьями-товарищами. Я вспомнил все это – и потянулся за новой книжкой.
И это мое прозрение привело меня к Богу.
Главное, что я узнал о религии за много лет, это что в ней нельзя заходить слишком далеко – ни в ту, ни в другую сторону. Всякий раз, когда я отклонялся от середины, я потом рано или поздно об этом жалел. На втором курсе, наслушавшись неких юнцов-евангелистов из Принстона, я примкнул к этому течению у себя в университете и ходил, изображая из себя чуть ли не самого Иоанна Крестителя. После того как в Монтеррее я перешел в лоно епископальной церкви, я пытался жить по Библии. Еще несколько раз, движимый побуждением изменить свое безнравственное поведение, я начинал жить жизнью духовной. Вспоминая об этих религиозных порывах и о том, что случалось впоследствии, я всегда приходил в великое смущение. Но что можно сказать о тех случаях, когда я, стремясь руководствоваться здравым смыслом, начинал выявлять погрешности в положениях веры? В Нашвилле я потерпел неудачу и в этом. И в университете, и позже я несколько раз сталкивался с яростной реакцией фундаменталистов. У них глаза огнем горели, когда я говорил, что, может быть, в Библии сказано не все, что, возможно, другие верования не хуже их веры, что Бог может услышать и язычника. Впечатление было такое, будто я привожу им цитаты из "Коммунистического манифеста". Со временем я усвоил: людям не нравятся ни фанатики, ни скептики; люди хотят, чтобы ты плыл по главному руслу. Учтя это, я догреб до этого самого русла и так там и остался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150