Все, что я видел в зеркале, никуда не годилось: костюм двухлетней давности, помятое после перелета лицо, прическа, выглядевшая так, словно мне ее сварганили в парикмахерском училище. Еле передвигая ноги, я спустился вниз, навстречу неизбежному испытанию. Чем встретит меня Эрика – насмешками да издевками? Что ж, ничего другого я и не заслужил.
В две минуты шестого подкатил к дому ее автомобиль. Первым из него вылез телохранитель, оглядел окрестности в полевой бинокль и только потом помог выйти Эрике, быстро провел ее к парадной двери, где уже ждала Симона, вслед за чем удалился. Эрика с Симоной обнялись, и я с ужасом понял, что вот наступила минута, о которой я столько лет мечтал и к которой совершенно не готов. Ощущение было такое, словно меня вытолкнули на сцену, прежде чем я успел выучить роль.
– Здравствуй, Хэмилтон, – сказала Эрика, протягивая мне руку.
Как ей удалось так похорошеть? А может, она вовсе и не похорошела – может, тогда, много лет назад, я просто видел ее по-другому? Сейчас, во всяком случае, она была несказанно красива, и я стоял и смотрел, не в силах оторвать от нее глаз.
– Я не знал, что увижу тебя, – ответил я. – Но очень на это надеялся.
Симона провела нас в гостиную, а сама ушла варить кофе. Мы сели на диван, на почтительном расстоянии друг от друга.
– Я рада, что Манни разыскал тебя в Нашвилле, – сказала Эрика.
– Я тоже. Странно, правда, что он не позвонил заранее: я постоянно бываю в отъезде.
– Он знал, что застанет тебя.
– Откуда?
– Навел справки.
– Каким образом?
– У нас в Нашвилле есть знакомые.
– Кто?
– Одна супружеская пара – мы вместе отдыхали на Каптиве. Макс обожает Флориду. Мы ездим туда ежегодно.
– Как, ты бывала в Америке?
– И неоднократно.
– И ни разу не позвонила?
– Я не думала, что это будет тебе приятно.
– Но ты думала, что мне будет приятно увидеться с Манни?
– Да. Может, мне тоже надо было позвонить. Тот человек – ну с кем мы познакомились на Каптиве – говорил, что ты несчастлив, причем уже давно, что ты все время что-то ищешь и не можешь найти.
– Как звали этого человека?
– Уэйд Уоллес. Сам он очень мил, а вот жена у него зануда.
В эту минуту Симона вкатила в гостиную столик, на котором, казалось, разместился целый прилавок кондитерской: тут был и сахарный торт, и фруктовый торт, и шварцвальдский вишневый торт, и еще с десяток пирожных, названий которых я не знал. Симона налила нам кофе, навалила каждому на тарелку столько всего, что хватило бы на целый полк солдат, и ушла помогать Барбаре писать сочинение о Бодлере.
– Что еще говорил Уэйд?
– Что он тебя любит, но что в Нашвилле ты как-то не прижился и что, по его мнению, ты катишься вниз.
– А он не сказал, что крутит роман с моей женой?
– Я сама догадалась.
– И почему же у тебя вдруг возникло желание встретиться с человеком, который катится вниз?
– А ты как думаешь?
– Из любопытства? Захотелось, так сказать, увидеть неудачника крупным планом?
– Нет.
– Тогда я не понимаю, зачем ты пришла. Мне ведь действительно ничего не светит.
– Уэйд сказал, что ты не хотел жениться, что тебя просто уговорили.
– Но это не снимает с меня вины.
– И еще он сказал, что в Нашвилле ты чужой и что для всех будет лучше, если ты уедешь.
– Для всех?
– Да, для тебя, для твоей жены, для детей, для банка.
– И для Уэйда.
– Да, ему это, наверно, тоже облегчило бы жизнь – и в том, что касается твоей жены, и в служебных делах.
– Видимо, именно поэтому он и решил с тобой поговорить.
– Не уверена. Он ведь и вправду хорошо к тебе относится.
После той памятной «головомойки» я был уверен, что спокойно стерплю любые слова, произнесенные в мой адрес. Но на «головомойке» болтали всякую чушь, а Уэйд сказал Эрике правду, и эта правда теперь задела меня куда сильнее. Тяжело чувствовать себя чужаком, особенно когда все об этом знают. Неужели и дома, и на работе я был белой вороной? Как трудно смириться с тем, чего никогда не предполагал! Я был благодарен Эрике за откровенность, но слова Уэйда попали в самое больное место. Я понял, что из всего великого множества неудачников на свете я – самый ничтожный, самый бестолковый и самый жалкий. Вдруг Эрика улыбнулась.
– Знаешь, что я обнаружила, когда в первый раз приехала в Штаты? – сказала она. – Что я чудовищно говорю по-английски, с бруклинским акцентом. Во Флориде все думали, что я из Нью-Йорка. Пришлось прилично поработать, чтобы переучиться. Почему ты ни разу не сказал мне об этом тогда, в Берлине?
– Мы всегда говорили по-немецки.
– А с Колдуэллами?
– Я был поражен, как ты здорово знаешь английский.
– И все-таки надо было сказать. – Она снова улыбнулась. – Знаешь, что еще говорил Уэйд?
– Ничего хорошего.
– Что, по его мнению, ты по-прежнему в меня влюблен. Он прав?
– А это важно?
– Так прав или нет?
– Я не знал, что Уэйд такой наблюдательный.
– Он говорит, это у тебя на лице написано.
Я задумался, пытаясь осознать услышанное. Чем яснее становилось, сколько всего знает обо мне Эрика, тем меньше я понимал, зачем она здесь сидит.
– Надо, чтобы кто-нибудь вроде Уэйда рассказал мне о тебе, – заметил я.
– Почему бы не спросить об этом у меня самой?
– Потому что я знаю, что ты скажешь.
– Что же?
– Что ты безмерно счастлива и благодаришь судьбу за то, что у нас с тобой ничего не вышло.
– С какой стати мне все это говорить?
– С той, наверное, стати, что это правда. И уж во всяком случае для того, чтобы я понял, насколько больше меня ты преуспела в жизни и какого дурака я свалял двадцать лет назад.
– Может, я лучше все-таки сама скажу?
– Ну хорошо, ты счастлива?
– Не очень.
– Почему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150