Я оглянулась и увидела Хайнца Эггерса. Он тоже жил в Кёнигсберге, мы учились в одной школе, только он был на два класса старше. Его недавно призвали в армию. Хайнц спросил, куда я еду. В Берлин? Так его автоколонна как раз направляется на север. Может, подвезти до Франкфурта-на-Одере? Конечно, подвезти, ответила я. Он пошел договориться с сержантом и потом махнул мне рукой – залезай. В кабине я сидела между сержантом и Хайнцем, которые вели машину по очереди. До Франкфурта-на-Одере было всего сто пятьдесят километров, но ехали мы весь день и большую часть ночи – такие везде были заторы из-за беженцев и армейских колонн. Несколько раз над нами проносились русские самолеты и было слышно, как где-то в стороне с них обстреливали людей внизу. В Губене мы остановились на бензозаправке. Была ночь. Сержант отправил Хайнца вздремнуть в кузове, а сам угостил меня хлебом с колбасой. Где-то впереди слонялось несколько солдат, но в основном шоферы спали. "Услуга за услугу, – сказал сержант. – Услуга за услугу". "О чем это вы?" – спросила я. "Мы тебя подвезли и накормили. Значит, оказали услугу, верно?" "Верно, – ответила я. – Большое вам спасибо". "Ну, теперь твоя очередь". Мне было только четырнадцать лет, но выглядела я старше. Я и в самом деле не понимала, что он имеет в виду. "Денег у меня мало, а еды и вовсе нет", – сказала я. "Да я не про то". – "Чего же вы тогда хотите?" – «Тебя». До этого сержант вел себя очень скромно, и я просто не поверила, что он говорит всерьез. Наверно, мне следовало позвать на помощь Хайнца или выпрыгнуть из машины и броситься бежать, но я продолжала сидеть как сидела. Я привыкла слушаться взрослых, в особенности тех, на ком военная форма. Кроме того, мне нужно было попасть во Франкфурт-на-Одере. А если он сейчас меня высадит и придется идти пешком? Мне подумалось, что он в чем-то прав и что я поступлю дурно, если не подчинюсь. Когда он потянулся ко мне, я не отодвинулась, но и помогать ему тоже не стала. Было так холодно, что мы почти ничего с себя не сняли. Все произошло прямо там, в кабине. Я, помню, думала: только бы было поменьше крови, а то он рассердится. Когда все кончилось, он поблагодарил меня, извинился, сказал, что в общем-то он человек не злой – просто слишком долго был без женщин. Я, наверно, должна была бы его ненавидеть, но то, что я пережила за последние дни, притупило во мне все чувства. Когда в кабину вернулся Хайнц, я ни словом не дала понять, будто что-то случилось – боялась сержанта. Во Франкфурте-на-Одере сержант снова извинился и дал мне колбасы и хлеба. Поезд на Берлин пришлось ждать долго. В общем, скиталась я целую неделю, пока не нашла наконец профессора Хорбача. После войны мы пробовали найти мамину могилу, но Нёймаркт был уже не немецкий, а у поляков не сохранилось никаких записей об умерших.
Как-то вечером, когда мы ели устриц в ресторане «Абен», я спросил у Эрики, хорошо ли она помнит свою жизнь в Кёнигсберге.
– Очень хорошо, – ответила она. – Странно, чем дальше то время, тем больше вспоминается. Мама часто водила нас с Юргеном гулять. Жили мы в одном из профессорских домов на Верхнем озере. Сначала мы доезжали на трамвае до Кайзер Вильгельм-платц, где был магазин «Саламандра» – в нем мне покупали обувь. Потом шли по Кантштрассе и через Собачьи ворота выходили к собору и гробнице Канта. На углу Собачьих ворот была кондитерская, куда я очень любила ходить, – там делали изумительные марципаны: съесть их можно было сколько угодно. Затем гуляли по парку. Еще, бывало, заглядывали к папе в университет, а он иногда после работы вел нас в театр. Там над входом была надпись – цитата из Шиллера: "Ewig jung ist nur die Phantasie" – "Лишь фантазия вечно юна". В Кёнигсберге работали великолепные актеры: Карл Йон, Вольфганг Прайсс, Ева Бубат, а в опере я просто с ума сходила от Йозефа Херманна и Зигмунда Рота. Но знаешь, какое у меня было самое-самое любимое место? Книжный магазин "Графе унд Унзер", самый большой в Европе. Там первый этаж был устроен как читальня, а в детском отделе стояли столики и стульчики и можно было сидеть и смотреть книжки с картинками. Мебель сверкала яркими красками, а на обоях были нарисованы всякие сказочные персонажи. Я чувствовала себя там счастливой.
В один из погожих воскресных дней мы с Эрикой отправились на Павлиний остров, и за бокалом белого пива с малиновым сиропом я попросил ее рассказать об отце. Я знал о нем только то, что он был профессором и что ему пришлось много испытать после войны.
– Отец заведовал кафедрой в Кёнигсбергском университете, – сказала Эрика. – Занимался он диалектами, которыми увлекся еще в детстве, когда его отец заполнял диалектологические анкеты для университета. Папа работал вместе с профессором Циземером, известным специалистом по культуре Восточной Пруссии. Когда-то Прусская Академия поручила Циземеру составить словарь прусских диалектов. Он набрал себе сотни помощников и трудился над этим словарем много лет. Студентом папа часто бывал в рыбачьих поселках, где его интересовало буквально все – от устройства сетей до суеверий, – но в особенности диалекты. Именно диалекты стали темой его дипломной работы. Посередине Восточной Пруссии проходит древняя граница между Натангеном и Эрмляндией, и папиной целью было выявить отличия между диалектами по обе стороны этой границы. Целых два года он собирал материал, исколесив на велосипеде весь край из конца в конец – от Браунсберга до Мельсака. На Циземера папино исследование произвело такое впечатление, что он оставил его работать в Кенигсберге. Папа написал диссертацию о влиянии силезских наречий на хайльсбергско-зеебургский диалект.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150