Ну и получила свое: торчу теперь здесь вместо декорации. Да по мне лучше на кассе в магазине сидеть, чем трахаться тут со всеми, кого Вильбер приводит.
– Во мне, бывает, так и свербит: вернуться бы в Туллахому да устроиться на бензоколонку. Честно, уехала бы, если б не бабки. Мать-то у меня в больнице, а отец – да он в жизни никогда не работал, а тут еще сестрица родила по новой – так у ребенка круп, кашляет до посинения. А муж ее даже ничего и не сказал – смылся, и все дела. Чего я им пришлю – они на это и живут.
– А то я не знаю! У меня у матери такой артрит, что встать не может, а папаша сидит себе, смотрит телек да пиво хлещет. А Орен – это брат мой – подался в армию: захотел, понимаешь ли, героем стать – ну и погиб во Вьетнаме. На мину наступил. В закрытом гробу хоронили.
Долго еще рассказывали они друг другу о своих родственниках, которые, казалось, все до единого или уже умерли, или еще болели, или были безработными. Покончив с кошмарами Туллахомы и Льюисбурга, вильбретки переключились на собственные беды, которых обнаружилось великое множество, вслед за чем заговорили о контактных линзах, комнатных растениях и дешевой распродаже в магазине "Рич-Шварц".
Дождавшись, когда они наконец ушли, я отправился к себе. На душе у меня было неспокойно. На своей кровати под балдахином я прометался всю ночь. Подумать только, даже здесь, в этом, можно сказать, храме плотских утех, женщины всего лишь симулируют любовь! Неужели они не чувствовали того, что чувствовали мы с Вильбером? Мне казалось, что я так и не сомкнул глаз, но когда я проснулся, было уже около полудня и лучи солнца струились сквозь шторы. Я выглянул в окно: широкая, с массивными перилами, лестница спускалась от виллы к смотровой площадке, огороженной фигурной решеткой и уставленной декоративными урнами. В тени сосен стояли садовые скамейки, а на скамейках сидели, глядя на озеро, вильбретки в бикини во главе с Вильбером, облаченным в просторный халат. Рядом на тележке стояли стаканы с "кровавой Мэри" и тарелки с яйцами бенедикт.
Я поймал себя на том, что пересчитываю присутствующих – все ли в сборе? Да, все – и я, повинуясь внезапному порыву, бросился на второй этаж, в комнаты вильбреток. Конечно, это был не самый умный поступок, но когда бы еще представилась такая возможность – побывать внутри гарема? Не может быть, чтобы эти вильбретки говорили вчера всерьез, не может быть, чтобы они не были так же переполнены вожделением, как мы с Вильбером. Интересно, что я сейчас найду в их комнатах? Я бежал, перескакивая через две ступеньки, на второй этаж вдоль отделанных под старину стен, и в воображении моем уже рисовались какие-то хлысты, кожаные сапоги и искусственные члены. Обнаружил я, однако, совсем иное. Я промчался по этим комнатам в таком темпе, что сперва даже ничего и не понял, и лишь потом, через несколько часов, уже вернувшись домой и отправившись на пробежку, я сумел воссоздать подробную картину. Три из шести комнат были просто в беспорядке, а три в ужасающем беспорядке. Потребовалось бы не меньше недели на то, чтобы разобрать все эти сваленные в одну кучу носильные вещи, рок-журналы, пакетики с печеньем и полупустые коробки с ватными тампонами. Что еще запомнилось? Ну, во-первых, густой кошачий дух и множество скачущих котят; потом еще был щенок кокер-спаниеля, который вышел мне навстречу, жалобно скуля; чучела животных – их был добрый десяток; какие-то цветастые балахоны а ля хиппи; куколки-херувимчики; большие цветные фотографии влюбленных пар: он и она, взявшись за руки, идут вдоль берега, по полю, мимо церкви; карточки мальчиков, оставшихся дома; картинки с изображением Христа. И ничего, буквально ничего, что указывало бы на порочные наклонности владелиц этих комнат. Вильбреткам нужно было одно: чтобы кто-нибудь их холил, согревал и любил – ни больше ни меньше.
Эта ночь во дворце Вильбера Вейкросса занимала мои мысли на протяжении нескольких месяцев. Как могло получиться, что мы все казались такими близкими друг другу, а на самом деле были такими далекими? Это было выше моего понимания; но однажды, чисто случайно, ответ все-таки был найден. Я сидел в самолете, летевшем из Нашвилла в Торонто, и, перелистывая какие-то журналы, наткнулся на статью, озаглавленную "Вы и ваши гормоны". Бегло проглядев ее, я уже готов был двинуться дальше, но тут мое внимание привлек один абзац. В нем говорилось о тестостероне. Что это такое, я представлял себе довольно смутно, но чем дальше читал, тем больше убеждался, что именно тестостерон руководил всей моей жизнью. У меня было такое чувство, какое, наверное, было у Архимеда, когда он погрузился в ванну, или у Ньютона, когда он сидел под яблоней.
Раньше я всегда считал, что женщины испытывают такую же сильную страсть, как и мужчины, только они научились эту страсть скрывать – по-видимому, из-за боязни частых беременностей. Такое объяснение вполне устраивало меня, пока я был молод, но со временем в нем начали обнаруживаться определенные пробелы. Почему это женщины, принимающие противозачаточные средства, спрашивал я себя, выказывают ничуть не больше страсти, чем их способные к зачатию сестры? Последний удар по моей теории был нанесен в ту самую ночь у Вильбера, когда вильбретки не только не смогли угнаться за нами, мужчинами, но даже и не пытались этого сделать. А тут, в статье, все объяснялось просто и ясно: страсть, оказывается, вызывается тестостероном, а тестостерон – это мужской гормон. То есть, в небольших количествах он имеется и у женщин, поэтому-то у них иногда все-таки возникают желания, но у мужчин его гораздо больше – вот и желания у них проявляются значительно чаще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150