Чем дольше я размышлял, тем больше недоумевал, зачем я вообще понадобился Саре Луизе. Может, Фред тогда увлекся кем-нибудь еще? Помнится, была у него какая-то студентка. Возможно, Сара Луиза закрутила со мной роман, чтобы заставить его ревновать?
Моя руки перед ужином, я напряженно думал, как мне теперь сообщить родителям, что брак, которого они так сильно желали, не состоится? И впервые мне в голову закралась мысль: а что хорошего в этой новой, добродетельной жизни? Покаяться можно и перед смертью – так есть ли смысл торопиться? А как славно можно было бы погулять эти два месяца в Калифорнии! Сколько пива не выпито, сколько девочек пропало! Я ненавидел самого себя. В один прекрасный день, когда явится старуха с косой, я, конечно, покаюсь изо всех сил. Но до этого дня еще жить и жить, а сейчас-то я молод, сейчас-то мне хочется чего-нибудь плотского. Если Бог желал уберечь меня от неправедной жизни, зачем Он тогда вложил в мое тело все эти гормоны? Чтобы искушать и мучить меня? Тогда какой же Он друг?
У дверей столовой нас поймал сержант и отправил дежурить на кухню. Я мыл и тер бесчисленные кастрюли и сковородки, и тут ко мне в последний раз заявилась Сара Луиза. Для разнообразия она пришла не одна, а с Фредом Зиммерманом. Сначала они разыграли сцену на переднем сиденье его машины. Как только Сара Луиза расстегнула на Фреде брюки и вытащила его напрягшийся член, она тут же пустила в ход свой язык. Она жадно сосала этот член, и изо рта у нее текла слюна. Взглянув на меня, Сара Луиза сказала: "Видишь, как я ублажаю Фреда? Но это еще не все, правда, Фред?" И она взяла руку Фреда и погрузила ее в черноту между своими ногами. "М-м-м, как хорошо…" – проговорила она, не выпуская член изо рта. Зад ее начал изгибаться, и тогда она сказала: "Но это только начало, правда, Фред?" И сразу возникла новая сцена: Фред лежал на спине в постели, между его ногами торчал пенис, а голая Сара Луиза ползла к нему. Тут она опять обернулась ко мне. "Мы с Фредом можем делать все, что хотим, – ведь мы помолвлены. Гляди, что мы будем делать, – у нас с тобой такого не бывало". С этими словами она села верхом на пенис и медленно ввела его в себя. "Это может долго продолжаться, – сказала Сара Луиза, – потому что Фред такой большой, но, уверяю тебя, Хэмилтон, мне на это времени не жалко!" Тело Сары Луизы двигалось вверх и вниз, ее лицо пылало. Пока я наблюдал за ними, они испробовали все известные мне позы – извиваясь, задыхаясь, ловя ртом воздух, – и вдруг оба забились, застонали в оргазме.
Ужинать мы кончили только за полночь; вся казарма уже спала. Я тоже улегся в постель, но в мозгу у меня продолжало крутиться кино про Сару Луизу и Фреда. До чего же они похотливы, до чего ненасытны! Временами они отстранялись друг от друга, чтобы перевести дыхание, и тогда в моем воображении возникали отец с матерью, читающие письмо, в котором я пишу обо всем, что произошло. Мать плачет, и слезы капают на бумагу, а потрясенный отец гладит ее по плечу. Они ведь столько для меня сделали! Еще немного – и они гордились бы мной, гордились бы моим счастливым браком. Но теперь все кончено. Я, конечно, когда-нибудь женюсь, и они будут делать вид, что довольны моим выбором, но и они, и я – мы будем знать, что это все-таки не Сара Луиза.
Я посмотрел на часы – вот-вот начнет рассветать. Мне только двадцать три года, а жизнь уже прошла мимо.
ГЛАВА IV
Под самое утро я, наверное, задремал, потому что через какое-то время почувствовал, как кто-то трясет меня за плечо, и услышал над собой чей-то голос:
– Хэм, а Хэм, вставай! Через час вылетаем в Германию. У тебя, я вижу, совсем другие планы.
– Через час?
– Ночью пришел приказ. Мы не смогли тебя разыскать.
Меня будто пружиной подбросило. Через час я был готов, но, как выяснилось, не было готово армейское начальство, так что нам пришлось проваландаться до вечера. Не знаю, чем занимались все это время другие. Я спал. Я спал и в самолете, проснулся лишь где-то над Азорскими островами, позавтракал, а потом снова заснул – уже до самой Германии, когда наш самолет пошел на посадку над квадратиками полей в районе Майна. Выбравшись наружу, я ощупал себя – вроде бы ничего не болело. Горестные чувства как-то сами собой остались позади. Конечно, я все еще страшился думать о том, как буду рассказывать родителям про Сару Луизу, как буду жить без нее всю оставшуюся жизнь, но мне удалось запрятать эти мысли куда-то в глубину сознания. Впереди меня ждала Европа.
За последующие несколько дней, проведенных во Франкфурте, пока начальство решало, что с нами делать, я успел влюбиться в Германию, и это чувство живо во мне до сих пор. Разумеется, любой человек, симпатизирующий Германии, может вызвать подозрения. Уж не тайный ли он фашист? Или, может, он обожает брать во фрунт, кричать "Зиг хайль!" и распевать "Хорст Вессель"? Нет, мне это все не по душе. Призывы к войне, безумство толпы меня совершенно не трогают. Я не испытываю дурных чувств ни к одной расе или религии, и уж, конечно, не к евреям, которых чем дольше живу, тем больше уважаю. И мои политические взгляды никак нельзя назвать правыми.
Но если мои чувства к Германии не имеют ничего общего с Гитлером, то чем же они объясняются? Я пытался ответить на этот вопрос, но не смог. Может быть, тем, что я, как и немцы, люблю аккуратность? Или тем, что мне нравится жить в стране с тысячелетней историей? Или ощущением того, что на каждом шагу тебя ждет что-то новое, что можно сесть утром в машину, поехать в любом направлении и переночевать в другом, совершенно непохожем месте? Может быть, во мне говорит какое-то детское бунтарство, и я хочу быть другом страны, о которой мне с ранних лет твердили, что это – враг?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150