Подбирая замену Тони и Эду, армейское начальство превзошло само себя. Нам прислали двух немецких парнишек, фамилии которых отличались только на одну букву: Ганс Биндер и Рольф Линдер. Родители у обоих погибли во время войны, а сами они каким-то образом попали в американскую армию, где умудрились подзабыть немецкий, не выучив при этом английского. Диалоги между ними живо напоминали реплики персонажей некогда популярной серии комических рисунков:
– Ганс, ты прибывать машина?
– Нет, Рольф, я прибывать нога. Машина находиться домой.
У обоих был сильнейший немецкий акцент – наверно, именно поэтому кто-то в лагере «Кэссиди» решил, что они еще помнят свой родной язык. На самом же деле они, произнеся пару фраз по-немецки, моментально переходили на английский. Даже допросы они вели наполовину по-английски, так что источники выходили из их кабинета с несколько ошарашенным видом. Но Биндер и Линдер могли хоть что-то сказать. Олсон же говорил по-немецки со скоростью три-четыре слова в минуту, чем доводил источников до полного отупения. Бекманн с Колем относились ко всему этому достаточно легко – американцы уже давно перестали их удивлять, – а Маннштайн в отчаянии хватался за голову.
Незадолго до моего увольнения Хлопкорот решил, что, поскольку у нас в доме есть целых две кухни, совершенно необязательно ходить обедать в американский ресторан, а можно питаться армейскими пайками. Запасов этих пайков хватило бы еще лет на сто, так что армия была бы нам только благодарна, если бы мы уничтожили хоть малую их часть. За неделю до моего отъезда Хлопкорот распорядился давать сигнал к обеду и к ужину, и мы по зову трубы отправлялись поглощать консервы многолетней давности.
Хлопкорота я ненавидел отчаянно, но в то же время чувствовал к нему некоторую признательность. До его прихода я с трудом представлял себе, как расстанусь с Берлином, но теперь точно знал, что просто радостно щелкну каблуками, когда увижу Хлопкорота в последний раз. Он сумел превратить нашу славную обитель в какой-то сумасшедший дом, благодаря чему предстоящее расставание казалось даже немного приятным. Справедливости ради надо признать, что ни Хлопкорот, ни эта бригада клоунов в составе Олсона, Биндера и Линдера не были единственными, из-за кого хотелось уехать. С Эрикой стало очень трудно общаться. И дело было не в том, что не сработал хитрый план, задуманный мной на проводах Вильямса: он-то как раз превзошел самые смелые мои ожидания. Как я и предполагал, предложение повременить со свадьбой Эрику в первое мгновение ошеломило.
– Хэмилтон, – сказала она, – пожалуйста, не надо ничего от меня скрывать. Ты просто передумал. Ты не хочешь на мне жениться. Не надо играть в игры.
Именно это я и ожидал от нее услышать.
– Эрика, милая, – ответил я, – пойми же, это не я придумал отложить свадьбу. Это родители хотят, чтобы она состоялась в Нашвилле. Они уже пригласили и мэра, и губернатора, и вообще, наша свадьба должна стать свадьбой года. Им будет страшно неловко, если мы вдруг заявимся уже женатыми и все придется отменять.
– Но ведь никто их об этом не просил.
– Разумеется, но таково их желание.
– Мне кажется, что ты все это выдумал.
– Ну, если ты не веришь мне, то, может быть, поверишь маме?
С этими словами я вытащил из кармана письмо, которое сам только что отстукал на машинке, изобразив в конце мамину подпись. По счастливой случайности в нашем доме нашлась машинка, шрифт на которой был совершенно такой же, как на маминой, поэтому можно было воспользоваться маминым конвертом. Я протянул Эрике конверт вместе с письмом.
– Но ведь оно адресовано тебе, – сказала Эрика. Эрика вздохнула, взяла письмо и начала читать. Первые несколько абзацев я предоставил маме для всяких слов о том, что ей с отцом будет страшно интересно познакомиться с Эрикой. Затем следовало детальное описание того, как идет подготовка к знаменательному дню 25 июля. С церковью и с клубом уже договорились. Приглашений, разумеется, еще не высылали, но она недавно виделась с мэром и с губернатором и попросила их не занимать делами торжественный вечер. (И к мэру Уэсту, и к губернатору Клементу в нашей семье относились довольно прохладно, но, будучи старыми знакомыми отца, они все-таки могли прийти на свадьбу. Во всяком случае, я посчитал, что в Германии их должности должны произвести впечатление.) Кроме того, они договорились насчет оркестра, официантов и автомобильной стоянки. Впечатление было такое, будто на свадьбу соберется весь город. Знакомые тоже не сидели в стороне, и мама перечислила всех, кто приглашал нас в гости – и на торжественные приемы, и на кофе, и на обеды, и на коктейли. Печатая все это, я не испытывал никаких угрызений совести. Чем больше я фантазировал, тем более правдоподобным мне казалось, что, поскольку Эрика не беременна, именно это нас и ждет. Я пошел навстречу родителям – не женился в Германии. Теперь они, конечно, тоже пойдут мне навстречу – и они, и все наши знакомые. Я не врал, я просто предвидел события. Кончив читать, Эрика еще раз просмотрела письмо. Истинное положение вещей постепенно доходило до нее. Отказаться устроить свадьбу в Нашвилле, когда проведена такая подготовка, было бы примерно тем же, что отказаться от высадки в Нормандии. Эрика выглядела грустной, но сквозь эту грусть пробивался лучик надежды.
– Сколько же им пришлось взвалить на себя хлопот! – сказала она.
– Ну, для них это приятные хлопоты, – ответил я. – Им очень хочется, чтобы ты почувствовала, как тебе рады.
– Но они так мало обо мне знают.
– Да что ты, я им столько про тебя написал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150