Назарин взглянул на него с жалостью, но так как учтивость и смирение не позволяли ему ответить собеседнику презрительно, чего тот, несомненно, заслуживал, он сказал только:
— Уважаемый сеньор, вы говорите на языке, мне непонятном. Мои слова также непонятны для вас. Давайте лучше помолчим.
Но алькальд, которому очень не по вкусу пришлось, что его обдуманные и стройные доводы не произвели никакого впечатления на этого упрямца, лукавца или кто бы он ни был, решил испробовать другой вид оружия, надеясь вывести-таки противника из себя. Эта черепаха, думал он, пока огонь не попадет ей на панцирь, голову не высунет. Что ж, попробуем пронять его шутками да насмешками поехиднее.
— Да вы не смущайтесь, святой отец, близко к сердцу не принимайте — мало ли что я там намолол. Мы ведь люди несведущие, только газетки почитываем, в богословии не смыслим. Так вы святой, говорите? Что ж, я первый сниму шляпу и подставлю плечо, когда вас на носилках в крестный ход понесут. Народ вас, можно сказать, обожает — так вы уж, по дружбе, сотворите нам парочку чудес, чтобы все диву дались! Вот горшки-кувшины битые, может, сделаете целыми, или новый мост нам соорудите, или вот железную дорогу неплохо бы подвести... прислушайтесь к гласу народному!.. Ну, а горбатых у нас пруд пруди, будет нам где разгуляться, и слепых, жаждущих прозреть, и хромых, что спят да во сне видят, как, стоит вам взмахнуть рукой,— и они забегают, запрыгают... Я уж не говорю о покойниках, вы им только свистните, и пойдут они парочками по улицам родного поселения, моими стараниями преображенного... Да что там, явление нового Христа и — никаких проблем! Как загорится человечество,, когда узнает, что мы провозглашаем второе пришествие! «Искупление, спасение и отпущение — оптом и в розницу. Цены умеренные». Правда, пока придется-таки посадить вас под замок. Надо пострадать, дружище, ничего не поделаешь. Но распинать нас не будут, уж это будьте спокойны. Не переживайте, снятой отец, такие ужасы нынче не в моде — это же мракобесие; да и в Мадрид не на осляти въезжать придется, а с парочкой моих жандармов, под стражей... Так какое же новое слово вы нам возгласите? Не иначе что-нибудь восточное... Тут и мавританки ваши пригодится, сможете наставлять, так сказать, примером...
Но так как Назарин по-прежнему не обращал на него никакого внимания и по виду его невозможно было понять, надевают его подобные шутки или нет, наш славный вновь растерялся, но ненадолго и, переменив тон, фамильярной хитрецой потрепал отшельника по плечу.
Ладно, ладно, не падайте духом. Терпение прежде
.....ГО, И вообще, приятель, молоть языком, не зная, что получится,— дело рисковое. Главное — не спешить, посадят вас в сумасшедший дом на законном основании, и никаких не будет вам ни бичеваний, ни поруганий моде это теперь. «Муки без страданий физических, а путем гигиенических... Страдания и смерть от шоколада из Асторги...»1 Ха-ха! Но, пока вы находитесь в наших просвещенных краях, обещаю вам хорошее обхождение: одно дело — закон, другое — культура и просвещение. А если я какое не то слово сказал, не обижайтесь, это в шутку, я, знаете, люблю острое словцо... Вообще-то, я добряк, сами видите... И вам всей душой сочувствую. В сторону атрибуты власти, мы тут с вами не как алькальд и арестованный, а просто два весельчака, два стреляных воробья, а?.. И все же сплоховали вы с мавританочками, могли бы и получше подыскать. Ну, Беатрис — куда ни шло. Но эта-та, вторая!.. Где это вы такую воблу подцепили?.. Да вы, наверное, поужинать не прочь...
И только это последнее предложение Назарин удостоил ответом:
— Я не хочу, сеньор алькальд. А вот женщины, думаю, не отказались бы.
VIII
В это самое время в «тюремной зале» женщины, оба жандарма и еще несколько незаметно проскользнувших сельчан (среди них и Ухо) вели между собой самый непринужденный разговор. Как только за пленниками захлопнулась дверь, Беатрис подошла к одному из жандармов, высокому, статному юноше, с мужественным лицом, и, тронув его за рука и, сказала:
— А ты никак Мопдехар?
— Он самый, Беатрис!
— Узнал меня?
— А то как же?
— А я-то все сомневалась и думала: «Умереть мне на месте, если это не Сирило Мондехар, что еще в Мостолесе как-то бывал».
— Я тебя сразу признал, говорить только не хотел. Сердцу больно тебя среди этих видеть. Но ты слушай: тебе бояться нечего; ты здесь, считай, по своей воле. Нам только насчет этих двоих приказано. А тебя уж так прихватили. Словом, алькальд скажет, уходить тебе или оставаться.
— Пусть говорит что хочет, я своих друзей не брошу.
— Так с ними и пойдешь?
— А тебе что? И пойду. Судить их будут — и меня пусть судят. А казнить — пусть и меня казнят.
— Совсем ты рехнулась, Беатрис. В Мостолес, обратно к сестре тебе надо.
— Сказала же: куда дон Назарио, туда и я. Ни за что на свете его в несчастье не покину. Знаешь, будь моя воля — вместо него бы приняла все муки, все терзания, унижения все... Ох, и заболталась же я, Сирило! Про Деметрию ведь, жену твою, даже не спросила.
— Жена слава богу.
— А замечательная у тебя жена, Сирило. Деток-то сколько уж у вас?
— Один пока, второго ждем...
— Вот и слава богу... Живете-то счастливо?
— Да не жалуюсь.
— Смотри, не гневи господа, а не то накажет он тебя.
— За что меня-то?
— За то, что добрых людей неволишь... не про себя говорю...
— Понятно — за него. Дак ведь наше дело что... Тут судья решает.
— Судья, да алькальд, да вы, жандармы, все одного ноля ягода. Совести у вас нет, добра от зла отличить не умеете... Я не про тебя, Сирило, говорю, ты-то верно христианин, не допустишь, чтобы нечестивцы избранника божьего муке предали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63