Но — делать нечего, и пришлось скрепя сердце довольствоваться хлебом и орехами в ожидании дня, когда Назарину удастся раздобыть чего-нибудь получше. Он и рад был бы дать больной немного столь вожделенного для нее вина, но в бедных этих стенах отродясь не бывало подобного напитка. Видя невозможность способствовать восстановлению сил гостьи, клирик попытался хотя бы перенести ее на кровать — все-таки не такую жесткую, как мать-земля, на которой она лежала; но после нескольких бесплодных попыток сдвинуть Андару с места (мышцы ее обмякли, и вся она словно налилась свинцом) доброму Назарину ничего не оставалось, как, почерпнув силу в слабости, с невероятным трудом взвалить на спину эту смердящую кучу тряпья. По счастью, весила Андара немного — она и вообще-то никогда не была в теле (обстоятельство теперь особенно плачевное), и поднять ее любому средних сил мужчине было бы так же легко, как управиться с мешком в полпуда.
Но как бы там ни было, с нашего бедного клирика сошло семь потов, и он даже едва не упал на середине пути. Наконец он свалил свою ношу с плеч, и когда эта измочаленная плоть, эти жалкие мощи рухнули на тюфяк, девица произнесла:
— Да воздаст вам господь!
Уже совсем под утро, в один из моментов просветления, успев до того извергнуть тысячу несообразностей насчет Прыщихи, Пузанчика и прочих своих дружков и подружек, драконица сказала своему благодетелю:
— Сеньор Назарин, уж если нет у вас поесть, так, может, хоть деньги найдутся.
— Только то, что я получил за вчерашнюю службу — никто их у меня пока не просил, да и сам я не трогал.
— Вот и ладно. Так что, как рассветет, принесите мне полфунтика мяса да поставьте варить. И уж полбутылочки винца прихватите... Только вот что, послушайте. Душа у вас бесхитростная, вы все по-своему, по-святому творите — можете ненароком человеку и повредить. Так что вы уж меня послушайте, я в этом деле грамотная. Не берите ни но в лавке у брата Хесусы и у Хосе Куцплидо — не берите, знают вас там. «Ну-ка, ну-ка,— скажут,— чего это наш святой Назарин за вином пожаловал, сам-то не пьет ведь». И пойдут звонить направо-налево, нос совать — глянь! — и вынюхают меня... А уж про вас наговорят!.. Словом, ступайте лучше в лавку на Медвежью или на Монастырскую — там вас не знают, ну и народ там посове-стливей, не такой языкастый.
— Не следует тебе поучать меня,— ответил клирик.— Не говоря уж о том, что мирским мнением я не дорожу, негоже мне слушать твои дерзкие советы, а тебе — давать мне их. И не думай, несчастная, что мое бедное жилище — прибежище для преступников и что под этим кровом тебе удастся остаться безнаказанной. Сам я тебя не выдам, но и не могу, я не должен — понимаешь ли ты это? — обманы-иать твоих преследователей, если они преследуют тебя справедливо, как не могу отвести от тебя искупительную кару, которую господь, без сомнения, пошлет тебе, и раньше любого суда. Я не предам тебя правосудию; пока ты здесь, я буду делать для тебя все, что могу. И если тебя не найдут — бог с тобою.
— Ладно, ладно, сеньор,— отвечала драконица, тяжко вздыхая.— Только уж вы все равно возьмите вина, где я говорю,— так оно больше по-божески будет. А если у вас с деньжатами туго — гляньте у меня в кармане, в юбке: там, верно, есть песета и еще два-три медяка. Берите все — мне-то уж теперь ни к чему, а пойдете за вином, так и себе табачку купите.
— Табачку! — испуганно воскликнул клирик. — Ты же знаешь, что я не курю!.. Да если бы и курил... Нет уж, оставь свои деньги при себе, они тебе скоро могут понадобиться.
— Ну, курить-то не такой и грех — могли бы себе позволить. А то ведь ежели человек без греха, ну вот без единого — тоже ведь как-то грешно получается. Да вы не сердитесь...
— Я не сержусь. Но подумай о том, что пустословие и легкомыслие только усугубляют твое положение. Возьми себя в руки, несчастная; проси у господа и богородицы горячей веры, прислушайся к голосу совести, поразмысли над тем, сколько зла ты успела уже причинить, и над тем, что возможно еще искупление и прощение, если ты заслужишь и то и другое своей верой и любовью. Я готов помочь тебе, если ты обратишься к вещам более серьезным, чем какие-то медяки, вино, табак... уж не для себя ли ты его просила...
— Нет, сеньор, да разве я...— сконфуженно пробурчала девица.— Эк ведь... Словом, хотите взять песету — берите, а то и в самом деле — не все же за ваш счет.
— Песета твоя мне не нужна. Нуждайся я в ней, я бы ее у тебя попросил сам... Нет! Подумай-ка лучше о своей душе, о раскаянии. Ведь ты ранена, лекарь из меня плохой, а в самую неожиданную минуту господь может наслать на тебя гангрену, лихорадку или какую другую заразу. А, да ты, впрочем, достойна и худшего, и разве сравнятся все они с той смрадной язвой, что разъедает твою душу. Об этом, и ни о чем другом, должна ты думать, злосчастная Андара, ибо смерть подстерегает людей постоянно, а вокруг тебя сейчас она так и кружит, и уж если застанет врасплох — что вполне может случиться,— я думаю, ты и сама знаешь, где окажешься.
В продолжение этой короткой речи и после Андара молчала, словно язык проглотила, всем своим видом выражая смущение и робость, в которую ее повергли суровые увещания Назарина. Так прошло немало времени, затем она снова стала вздыхать, охать и наконец жалобным голосом заявила, что, если и вправду надо умереть, она готова с этим смириться, но, с другой стороны, вполне могла бы и выжить — дали б ей только немного поесть, выпить и промыли вином раны. Ну а уж когда придет время, она хорошенько раскается, чтобы встретить смертный час, как подобает истинной христианке. А сверх того, если, конечно, святой отец не рассердится, так она не очень-то верит в ад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63