Ведь равно обрету я вожделенную свободу, бродя ли одиноко по холмам и оврагам или подчиняясь суровой дисциплине святого учреждения. Итак, я выбираю этот путь, ибо меня влечет на него голос совести, иными словами, господь указывает его мне ясно и непреложно». На полпути к Нижнему Карабанчелю, немного приустав, он устроился на обочине перекусить хлебной коркой из тех, которыми щедро набила его суму Лохмачиха; в этот момент к нему подбежал тощий пес с просительным взглядом печальных глаз; еще одна корка тут же превратила их друзей, и пес не отходил от Назарина, пока тот отдыхал после скудной трапезы. Вновь пустившись в путь в сопровождении пса, Назарин скоро почувствовал жажду и, войдя в деревню, спросил в первом же доме воды. Пока он пил, трое вышедших из дома мужчин, уставясь в упор, с любопытством разглядывали его. Что-то в его облике явно выдавало в нем мнимого нищего, и Назарин несколько обеспокоился. «Да хранит вас господь»,— сказал он женщине, вынесшей ему попить, и уже собирался уйти, как вдруг один из троицы подошел к нему со словами:
— По звучному вашему голосу признал я вас, сеньор Назарин. Ну и здорово же вы перерядились. А позвольте узнать, с нашим к вам почтением, куда это вы собралита в таком нищенском одеянии?..
— На поиски того, мой друг, чего мне недостает.
— Бог в помощь... А вы-то меня не признали? Тот самый я...
— Да, тот самый... Нет, не помню...
— Тот самый, что говорил с вами намедни и шляпу с нашим вам почтением предлагал.
— А, да... От шляпы я отказался, помню.
— Так что — к вашим услугам, и если ваше преподобие хочет повидать Андару...
—- Нет, сеньор... Передайте ей от меня: пусть изменит свою жизнь или хоть постарается изменить.
— А вы глядите... Видите, по ту сторону дороги, во-он, три бабенки артишоки собирают. Так та, что в красной юбке,— Андара и есть.
— Прощай, прощай... Ну, с богом... Эй, постой! Не покажешь ли мне, как пройти покороче отсюда к той дороге, что через сеговийский мост ведет на Трухильо?..
— Отчего ж... Так прямехонько вдоль изгороди и идите... В стороне лагерь будет солдатский, а вы себе — дальше, дальше, не сворачивая, тропинка сама и выведет. А как увидите деревню, Бругадас называется, там и тракт эстремадурский.
— Большое тебе спасибо, прощай.
И Назарин вновь пустился в путь, пес бежал за ним — похоже, решив не расставаться с новым хозяином,— но не успел тот сделать и ста шагов, как услышал за спиной настойчиво звавший его женский голос:
— Сеньор Назарин!.. Дон Назарио!..
Он обернулся и увидел развевающуюся на ветру красную юбку, тщедушное тело и отчаянно машущие — точно крылья мельницы — руки бегущей к нему женщины.
— Готов поспорить — это наша славная Андара,— сказал он про себя, останавливаясь.
Действительно, то была она, и мудрено было бы путнику узнать ее, не ведай он, что она обретается где-то в этих краях. С первого взгляда могло показаться, что это чучело, смастеренное из жердей и обносков, вдруг чудесным образом ожило, и бежит, и кричит, и машет руками, так как сходство девицы с приспособлением для отпугивания воробьев было полным. Время, которому поддаются материи и более прочные, местами стесало, счистило с нее корку отвердевших румян, обнажив воспаленное, как при роже, в синяках и морщинах. Один глаз стал больше другого, но даже они не производили столь страшного, как губы — потрескавшиеся, сочащиеся кровавой слизью, едва прикрывающие опухшие десны и щербатые гнилые зубы. Никаких женских округлостей, никаких ямочек — одни острые углы, торчащие кости скелета-развалюхи! А какие черные ногти, а эти ноги в пыльных рваных альпаргатах!.. Но что больше всего поразило Назарина, так- это Какая робость, какая то детская стыдливая застенчивость, с какой подошла к нему девица. Но не только стыдливое выражение, столь неожиданное в этом лице, поразило странствующего клирика; не менее странным показалось ему и то, что Андара вовсе не удивилась, увидев его в обличье нищего. Преображение Назарина не смутило ее, словно она давно предвидела его и считала естественным.
— Сеньор,— сказала преступная девица,— не хочу я, чтоб вы вот так, слова мне не сказав, мимо прошли... да и мне есть о чем с вами перемолвиться. Я тут с самого дня, как пожар вышел, никто меня не видел, и никого я теперь не боюсь.
— Вот и ладно, да благословит тебя господь. Чего же ты от меня теперь хочешь?
— Да только хотела сказать, что Сонница мне двоюродной сестрой приходится, и укрыли они меня и ухаживают, как за королевой. И я им чем могу помогаю, и не хочу и обратно в этот городской смрад, где честному человеку кругом погибель... Вот и...
— Прощай.
— Погодите маленько. Нам-то куда спешить? Скажите-ка лучше: небось затаскали вас по судам? Они на это горазды, душегубы! Чует мое сердце — не сладко вам пришлось; небось все Хамелия, валетчица базарная, такого понамолола...
— Нет мне дела ни до «хамелий», ни до «валетчиц». Оставь меня... Всего тебе доброго.
— Постойте...
— Некогда мне ждать, спешу я. Одно тебе скажу, душа развращенная: помни, о чем я предупреждал тебя,— исправься...
— Да я уж и так исправилась!.. Честное мое слово — стань я опять хорошенькой или хоть так себе, все равно не дамся в лапы нечистому. Ну, а теперь и подавно — кто ко мне, чудищу такому, полезет. По каковому — только не серчайте — хочу я вам кое-что сказать.
— Что же?
— Хочу с вами пойти... хоть на край света ведите...
— Это невозможно, дочь моя. Подумай — сколько придется тебе претерпеть, голод и жажда будут мучить тебя...
— Велика важность. Позвольте с вами...
— Но ты недостойна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63