«Быть этого не может,— говорил он себе,— не может этого быть! Но ведь я так ясно вижу, осязаю и слышу все это!» В конце концов паломница схватила его за руку и с силой повлекла в соседнее помещение. Уж в этом он никак не мог сомневаться, потому что ощущал, как больно дергает его за запястье отважная дочь Польворанки и как затем Святотатец хватает его в охапку, чтобы зашвырнуть в проделанную в крыше дыру — с той ЛИХОСТЬЮ, С какой орудуют своими тюками отважные ГОЛОС Андары, шептавшей: «Уйдем через верх, отец наш, через низ никак выходит»,— ни голос Святотатца: «Еще немного... С крыши прямо во двор прыгайте».
Но если славный предводитель «назаристов» ни в чем н. был уверен до конца, то в одном он не мог сомневаться — споем окончательном, ясно высказанном решении: Я остаюсь; такие люди, как я, не убегают. Бегите вы, трусы, и оставьте меня». Не мог сомневаться и в том, что долго боролся с превосходящими силами, противясь их безумному намерению зашвырнуть его на Крышу, как мячик. Церковный вор положил его на землю, гак он и остался лежать, сохранив из всех способностей и принимать что-либо только зрительную, погружении и в туманное облако гнева, досады и страха перед освоением. Он не хотел свободы ни для себя, ни своих приверженцев. Из соседнего помещения, пьяный, вышел какой-то угольный мешок, обретавший человеческий облик и наконец прекратившийся в Отцеубийцу. С кошачьим мгновенно преобразившись из тяжелого куля животное, он одним прыжком исчез в зиявшем Назарин, с трудом шевеля губами, оттолкнув от плеча тяжелую, как жернов, голову женщины, бормотал:
— Кто хочет бежать — пусть бежит... Но никогда не быть ему со мной вместе.
Андара, извивавшаяся на полу, уткнувшись лицом в грязные плиты, поднялась и, сдавленно всхлипывая, сказала:
— Остаюсь я.
Святотатец, уже забравшийся было на крышу, вдогонку за своим приятелем, спрыгнул оттуда с сумрачным видом и крепко сжатыми кулаками.
— Не хочет он,— сказала Андара, задыхаясь и хватая ртом воздух, словно утопающая,— не хочет он на волю...
И тогда Назарин ясно услышал голос Святотатца:
— Ну и мне она не нужна. Я остаюсь.
Они, должно быть, взяли его на руки, так как он вдруг почувствовал себя легким подхваченным ветром перышком, и, чувствуя, что впадает в тяжелое забытье, собрав последние силы, прошептал:
— Я болен... Это тиф.
VI
Назарин проснулся, но путаница в его мыслях не улеглась — напротив, и он по-прежнему не мог понять, наяву ли видит все происходящее или это ему только чудится. Вот его вывели из тюрьмы, дергая за веревку, завязанную на шее. Усеянная острыми камнями дорога шла сквозь густые заросли кустарника. Ноги паломника были изранены в кровь, ОН то и дело спотыкался, падал и вновь с трудом подымался, подчиняясь безжалостным рывкам веревки. Впереди он увидел Беатрис — преображенную. Ее лицо, окруженное светлым нимбом, было уже не просто миловидно, но божественно прекрасно, и по сравнению с ним меркла любая красота. Руки ее были молочной белизны, и белоснежные ноги легко, словно по облакам, ступали по острым каменьям, а одежды были окрашены в нежные тона зари.
Шедших за ним людей он не видел. До него долетали их голоса, в которых слышалось то сострадание, то рычащая и клокочущая ненависть; но фигуры их терялись в густой удушливой дымке, насыщенной скорбными вздохами, пропитанной предсмертным потом... Вдруг ослепительное солнце рассеяло ее, и Назарин увидел людей: с перекошенными злобой лицами, пешие и конные, они надвигались на него, стреляя и потрясая мечами. За первым отрядом второй, третий, и вот уже огромное, страшное войско шло на Назарина. Пыль, поднимавшаяся из-под ног и копит, застилала солнце. Те, кто вел пленника, перешли на сторону врага, ибо все эти полчища были враждебны ему И шли против него, против святого, кающегося, против Гм л местного нищего, в свирепой ярости, жаждая уничтожить, стереть его с лица земли. Бешено напали они на него, но вот удивительно: град ударов, тысячи клинков на это тщедушное тело, но не могли причинить ему вреда. И хотя он не оказал им даже слабого, по-детски сопротивление ярость вооруженных полчищ была бессильна. ТЫСЯЧИ скакунов топтали его своими Копытами, тяжелые боевые колесницы сминали его, раз разом накатывались на него толпы, которые камня на Камне не оставили бы от целого города, населенного пиками и пустынниками (будь то странствующими или Оседлыми),—но ни волоска не упало с головы блаженною Назарина, ни капли крови не выступило на его челе. Неистовство нападавших росло, и все новые и новые жаждущие разрушения орды надвигались на него из тропик и дали.
И не было видно конца этой жестокой битве, ибо чем упорнее противостоял Назарин свирепым ударам, чем неверия нее была его неуязвимость, тем яростнее и наседал на него вселенский сброд. Разве смог бы он иметь в конце концов этого безгрешного, этого кроткого, и святого? Нет и еще раз нет! Когда же Назарин стал было опасаться, что неисчислимым недругам удастся если убить, то пленить его, он увидел, что с востока к нему Андара, преобразившаяся в самую прекрасную и самую отважную воительницу, какую только Можно себе вообразить. В сверкающих латах, в шлеме архангела Михаила, плюмажем которому служили снопы темных лучей, верхом на белоснежном скакуне, чьи Копыта гремели громовыми раскатами, чья грива была Подобна опустошительному смерчу. На этом буцефале, минем все на своем пути, словно разбушевавшаяся ни, грозная амазонка вторглась в самую гущу вражьего км, круша и рассекая толпы своим огненным мечом, прекрасна была эта мужественная дева в пылу пня, и рядом с ней Святотатец в обличье божественной размахивал своей сокрушающей палицей ударом уничтожая тысячи врагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63