В-третьих, я не апостол, никому ничего не проповедую, а лишь разъясняю христианское учение как можно проще и понятнее тем, кто хочет его усвоить. Мои слова не расходятся с моими делами, и я не вижу в этом никакой заслуги. Если же из-за этого меня считают преступником, мне все равно. Совесть моя до сих пор ни в чем меня не обвиняла. Я не воскрешал мертвых и не исцелял больных, я не лекарь и не чудотворец, ибо господь, которому я служу и поклоняюсь, не наделил меня такой властью. Вот и все, что я хотел сказать, любезный сеньор, а теперь делайте со мной все, что вам угодно, и какие бы муки, какой позор ни выпали на мою долю, я приму их со смирением, без страха, но и без высокомерия, ибо нет во мне ни кичливости грешника, ни тщеславия того, кто считает себя совершенством.
Славный алькальд был весьма сконфужен подобными речами, ибо, без сомнения, уверен, что клирик тут же ударится в циничные откровения, иными словами, будет плясать под его дудку. Но клирик плясать не спешил. Значит, одно из двух: либо дон Назарио — один из хитроумнейших пройдох и лицедеев, каких только производил на свет наш неистощимый на выдумки создатель, либо он... но кто же он тогда, черт побери, такой и как отличить искренность от притворства в его возвышенных словах, сказанных с необыкновенной простотой и достоинством?
— Ладно, ладно, сеньор,— сказал наш весельчак, поняв, что с таким человеком его прибаутки не очень-то к месту.— Этот ваш ригоризм до добра не доведет. Ну подумайте сами: вот, к примеру, я — человек практичны и, хоть и неловко себя хвалить, не обойденный, так сказать, просвещением; может, в высших материях я и не силен, но кое в чем кумекаю неплохо. Здесь, в этих вот стенах, начинал я учиться на священника, но не прельстила меня мать-церковь, и все больше склонялся я к тому, что можно увидеть глазами, пощупать руками, иными словами, к позитивному знанию — оно мне доступнее. И вы хотите, чтоб я поверил, что здравомыслящему человеку в наш практический, да, да, практический век, или, если угодно, в нашу просвещенную эпоху, могло прийти в голову осуществить в жизни все, о чем говорится в писании? Не может этого быть, приятель; не может быть, и тот, кто на такое решился, либо сумасшедший, либо не избежать ему... да, не избежать ему...
Он умолк, не находя подходящих слов. Назарину не хотелось спорить, и он ответил алькальду учтиво, но, сухо?
— Совершенно с вами не согласен. Это может быть, потому что это есть.
— Но посудите сами,—продолжал алькальд, почуяв в своем противнике диалектический склад ума, и, чтобы в дальнейшем состязаться по всем правилам, стал лихорадочно припоминать аргументы, нахватанные из случайных книг,— неужели, вы думаете, вам удастся убедить в этом меня — человека, живущего в девятнадцатом веке, веке пара, телефона, электричества, печатного слова! Какой могучий рычаг!.. В веке свобод социальных, свободы личности, прогресса. Какой могучий поток!.. В этом веке, когда просвещение сбросило с умов иго фанатизма древних времен. А то, что говорите и делаете вы,— разве не тот же фанатизм? Я не трогаю саму религию, и пусть себе существует на здоровье пресвятая троица — хотя даже первейшим математикам этого не постичь; я уважаю обычаи наших предков, службу, и празднества, и крещение, и погребальные почести, и прочая, и прочая... Я готов пойти и дальше: допускаю то, что говорят про души чистилища и что нам нужно духовное сословие — чины кардинальские и епископские, вплоть до приходского духовенства... прочем, что несколько утомляю... итак, я за буллы... ЧТО еще... ах да — загробная жизнь, и что обо всем этом говорить только по-латыни... Большего от меня не требуйте, но к прошлому, освященному веками, я — с почтением. Я уважаю религию, я чту богородицу (молюсь ей, когда хворает мое потомство... Но не виляйте меня силком верить во все эти сказки; для они хороши, но нам, мужчинам... Нет, нет. Тут вы меня не собьете. Не верю я, чтобы можно было на деле осуществить все, о чем говорил, что вдохновенно предсказывал этот великий реформатор... этот гений. Я отнюдь не умаляю... эта незауряднейшая личность!.. Я рассуждаю так: «Человек рождается, чтобы жить. Чтобы жить, надо есть. Чтобы есть, надо работать. А в наш просвещенный век на что должны обратить свои взоры люди? На промышленность, на сельское хозяйство, на государственное управление, на торговлю. Вот в чем суть. Мы должны обеспечить надежный сбыт наших товаров, уравнять бюджеты... и пусть строятся новые фабрики... новые железные и шоссейные дороги... клубы для рабочих... новые благоустроенные жилища... просвещение, школы, государственная и частная благотворительность... А здравоохранение, а урбанизация, а прочие великие завоевания? И ничего этого у вас не будет при том мистицизме, который вы проповедуете; напротив, воцарится голод, обнищание всего общества и отдельных людей... И повсюду монастыри, монахи, монашки... Девятнадцатый век заявил: «Мне нужны не монастыри и семинарии, а торговые сделки. Не отшельники, а крупные ученые-экономисты. Не проповеди, а узкоколейки. Не святые угодники, а химические удобрения». Ах, сеньор мой, наступит день, когда в каждом просвещенном поселении будет свой университет, на каждой улице — сельскохозяйственный банк, а на каждой кухне — электрическая машина для приготовлении пищи, и тогда не останется на земле места мистикам! И я даже» иногда думаю... одна из сокровеннейших моих мыслей... что будь жив господь наш Иисус Христос, он рассудил бы так же, как и я, и первый благословил бы достижении прогресса такими словами: «Царствие мое — в этом веке... в этом, не в том».
Умолкнув, алькальд достал большой носовой платок в клетку и утер пот со лба — немалых усилий стоило ему разродиться столь длинной и высокоученой речью, которая должна была окончательно сразить злосчастного пустынника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63