Ей-богу, не знаю, может, философы знают, только верю, что так это было всегда. Хорошо ли, плохо ли, но именно так
Долго изучаю вытянувшиеся на месте старого города в струнку улицы и пытаюсь определить, где находился угол бывших улиц Рюютли и Большой, где аптека или здание биржи, в котором потом помещался кинотеатр «Койт». Это мне не очень-то удается, сами объемы улиц и площадей здорово изменились. Но я пытаюсь снова и снова. У меня бесконечно много времени, весь этот неожиданно оставшийся незаполненным день, который я припасла для встречи с фотографией Яана. Попробую теперь заполнить его своими воспоминаниями о старой Нарве.
Плетусь на променад в Темном саду, над рекой это единственное место, сохранившее приблизительно прежний вид. Зато новые дома по другую сторону мне совсем незнакомы. Шаг за шагом продвигаюсь к Деревянному мосту. По обе стороны моста по-прежнему стоят, уставившись друг на дружку, теперь уже восстановленные крепости. Неужели это угрюмое противостояние на протяжении веков им еще не представляется потешным? Смешно подумать, было время, когда они то и дело озлобленно палили друг в друга из чугунных пушек, тяжелые черные ядра, разметая каменное крошево, грохались в толстые каменные стены, оставляя в них углубления, и с шипением скатывались в реку. Наверное, эти покрытые рыхлой коркой ржавчины неправильной формы железные шары можно и сейчас еще найти на дне реки под галькой и слоем ила. Сознание этого с детства доставляло мне удовольствие. Если бы только течение не было перед мостом столь стремительным, со временем какой-нибудь мальчишка, что посмелее, непременно отважился бы нырнуть и поискать их. Ведь среди удальцов находились и такие, кто прыгал прямо с моста в реку.
В отдалении, на дальнем выступе косогора, возле Липовой ямки стоял дом священника русской церкви. Мы забирались к нему в сад за яблоками или цветами, когда возникало желание отличиться особо смелой выходкой. Сейчас выступ над обрывом пуст, дом вместе с садом сметен, совсем близко сюда подступают смахивающие на казармы высокие коробки из бетонных плит. Никакого сада между ними нет. Уж и не знаю, живет ли новый, нынешний священник тоже в таком вот крупнопанельном доме. И кто вообще предоставляет священникам квартиры, неужели, как и всем, исполком?
Вдруг красноватый отсвет низко закатившегося солнца исчезает. Меня опять обступает тот яркий солнечный день, который я впоследствии переживала десятки раз заново. Последний день, когда виделась с Яаном. Числа не помню. В то лето я не слишком часто заглядывала в календарь. Жизнь шла не по бумажкам, и это было здорово.
Вспоминать снова и снова тот день меня заставляет его исключительность. Последний! Я часто спрашивала себя: может, я сделала что-то не так? Могло ли все сложиться иначе, если бы я вела себя по-другому? Или это не имело никакого значения и все было заранее предопределено — судьбой ли, историей или случаем, не все ли равно, как назвать эту силу.
Мы с Ютой опять пришли в отряд; на наш взгляд, в тот раз у нас были важные вести. Немцы казались чрезвычайно всполошенными. По городу в колясках проносились офицеры, на Кулге днем у реки видели патрулей, а когда мы пошли в комендатуру за аусвайсами, то встретили по дороге свернувшую на мызу Лилиенбаха немецкую полубатарею на защитного цвета передках, которые тащили першероны с мохнатыми ногами. По городу ползли мрачные слухи. Кое-кто был убежден, что теперь немцы, желая покарать большевиков, все же пойдут на Петроград, так как красные якобы отказались выдать им царицу немецкого происхождения, которую вместе с супругом и детьми содержат под стражей в Екатеринбурге. Другие столь же убежденно заверяли, что немцы пронюхали про планы красных ударить по Нарве и готовятся дать им жестокий отпор. Ничего, решили мы, ребята сами разберутся, где тут истина. Главное — расскажем, что происходит в городе.
Впоследствии я часто задумывалась над тем, какую безумно высокую цену нам пришлось заплатить за наше тогдашнее неведение. Мы были словно чистый лист бумаги. Слухи становились почти единственной информацией, хочешь верь, хочешь нет. Газеты поступали нерегулярно и писали обычно о давно уже канувших в прошлое событиях, особого интереса они не представляли. Когда сейчас в каком угодно глухом уголке мира убивают посла, об этом радио через час-другой разносит весть по всему земному шару и все узнают, что случилось. Уделом слухов останутся лишь пересуды о том, кому это было нужно и зачем. Да и то в течение первых часов, поскольку довольно скоро тоже всеведущее радио разъяснит и подоплеку кровавого преступления.
Лишь намного позднее мы узнали, что накануне нашего посещения отряда эсеры в Москве убили немецкого посла графа Мирбаха. Германия предъявила ультиматум, и мы, собственно, находились на грани войны. Будь у нас хоть малейшее представление об этом, мы бы не удивлялись нервозности немцев в Нарве, они уже успели получить телеграмму. Возможно, и начальство Яана поняло бы, что сейчас не время рисковать.
Однако до общественного радиовещания и радиоприемников оставалось еще десять лет. Всего десять промелькнувших затем лет — будто единый миг. Но этот миг определил судьбы людей.
Под вечер, когда ребята вернулись со строевой подготовки, мы вместе с Яаном и многими другими сидели во дворе, на поросшей ромашками траве, и слушали Марта Луппо. Имя и лицо его мне так отчетливо запомнились, будто я видела его вчера. Высокий, худой парень из караульной роты Смольного с обвислыми редкими рыжеватыми усами; его направили к Яану в отряд как бы в помощь или в поддержку, чтобы надежнее переправить подпольщиков в Нарву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102