Оркестр играл на балконе вальсы, перемежая то и дело Вальдтейфеля щемящим «На сопках Маньчжурии» При этой музыке у меня перед глазами вставали безногие и безрукие инвалиды войны, которые по воскресеньям на широкой паперти православной церкви просили подаяние. Под навевающую грусть музыку без конца проплывала перед глазами пестрая череда людей, в ней редко-редко попадалось знакомое лицо, то ли в городе увиденное, то ли на вечеринке встреченное, и ни одного своего человека. Будто стеклянная стена отделяла меня от них ото всех. Собственно, поэтому я потом и перестал ходить туда. Когда подрос и начал выше ценить собственное достоинство. Ну и пусть они остаются в своем кругу, очень мне нужно все время ревниво краешком глаза следить, не кривит ли губы какой-нибудь гимназист. А следил я затем, чтобы знать наверняка, когда настанет час расплаты, кому следует дать по холеной шее.
Эта картина теперь и вставала передо мной. Я долго размышлял, какое все это имеет отношение к Авлою. И, кажется, напал на след. С этим неразрывно связано своеобразное ощущение - в нос бьет какой-то острый напоминающий* керосин запах, от которого першит в горле, этот запах никогда не выветривался из-под высокого сарая. Деревянный пол постоянно пропитывали каким-то минеральным маслом — против пыли и блох.
Почему этот запах сейчас снова ударил мне в нос? Может, Авлой смазывает свою кожанку оружейным маслом?
17
В последний раз мы сидим вместе в немыслимо прибранной квартире Юты в Мальме. Сегодня вечером уеду поездом в Стокгольм. И вообще сидим, пожалуй, в последний раз вместе. Что поделаешь, все когда-нибудь кончается, в жизни все время что-то происходит в последний раз. Об этом нечего плакаться, не то глаза не просохнут.
Помнишь, Юта, как ты отвела от самосуда нашего долговязого поляка Доната Ковальского?
Некоторые воспоминания предстают через десятилетия с ошеломляющей ясностью и резкостью. Притом даже не самые существенные, если рассудить задним числом. Память обладает удивительным свойством отбирать воспоминания по собственной воле. И потом можешь сколько угодно ломать голову над тем, почему именно то или другое событие стрль неизгладимо запечатлелось в ней, в то время как десятки более важных рассеялись, словно дым на ветру. Какой-нибудь дурацкий случай не дает тебе покоя, вновь и вновь всплывает из глубин памяти, отодвигая в сторону все прочее. Как правило, сознание своих тайн не выдает, когда настойчиво пытаешься уяснить, почему это именно так происходит. Может, память имеет свою шкалу ценностей, согласно которой она делает свой выбор?
Это, видимо, произошло в тот самый день, когда они задержали того хитрющего еврея, о котором Волли Мальтсроос потом в Нарве рассказывал удивительные истории. По крайней мере я так полагаю. Яан отправился куда-то по неотложным делам, уж не в Ямбург ли его срочно вызвали, мы сидели вдвоем в комнате, штопали ребятам белье и верхнюю одежду. Невероятно, с какой быстротой в полевой обстановке изнашивается одежда, расползается по швам, будто рубашки и брюки — все до последнего — шиты гнилыми нитками. А впрочем, и то верно, ребята тут целыми днями в движении, на месте не сидят, так что удивляться нечему. Да и сменной одежды, как дома, с собой нет. Каждому выдали по одному комплекту. Носи, пока не расползется.
Сидим, значит, штопаем. Вдруг с горящим лицом врывается в комнату длинный Донат с винтовкой за плечами.
Где старик этот треклятый? Говорят, будто командир своей нежной рукой посадил его передохнуть к этим табачницам. Я еще покажу этому кровопийце, он меня купить вздумал! Евреи — сплошь торгаши, уж такая порода, только и знают, что на каждом шагу подмазывать и деньги совать, хотят вернуть старые времена, иуды!
Все это время, должно быть, подогревал себя и теперь достиг такого состояния, когда уже не было удержу Донат тюками хлопка расшвырялся, говорили обычно в таких случаях ребята.
Юта исподволь метнула на него быстрый взгляд, но ни слова не обронила.
Что, или не слышите? Ковальский повысил голос, так что это скорее походило на крик, нежели на человеческую речь. Я спрашиваю, где эта дрянь еврейская, в амбаре он или нет, а может, взяли с собой в Ямбург? Если он тут, я сам возьмусь за него, пристукну подлеца, пока командир взвешивает, что с такой мразью делать. Вымести железной метлой! А ну, выкладывайте, что знаете, некогда мне тут с вами тары-бары разводить, меня дело ждет!
Тут уже Юта вскипела.
Чего разорался? Он, видите ли, сам возьмется — скажи на милость, какой начальник нашелся! Может, тебя вдруг вместо Яана командиром назначили? И не смей наговаривать на всех людей — еврей там или турок, все равны, или тебе невдомек?
Не лезь меня воспитывать, лучше по-хорошему скажи: еврей еще в амбаре? Я ему покажу золотые, свое сполна получит, эксплуататор несчастный!
Ему не следовало бы сердить Юту.
Ах, вот как? Знаешь, что я тебе скажу, Ковальский? Я случайно слышала, что в Польше среди самих поляков торгашей хоть пруд пруди. Некоторые этим только и живут, имеют роскошные дворцы и деньги в банке. Содержат выезды лошадей и громкие балы задают. Станешь спорить? Так что спусти пары, если не хочешь услышать про себя и похуже того. А мне спасибо скажи, если я по доброте сердечной пожалею тебя и не проговорюсь командиру, какого вздора ты нам тут намолол.
Ковальский все еще не мог остановиться.
Да кто твоих сплетен испугался? Командира мы сами выбирали и нового сами поставим, если старый слабаком окажется.
Юта одним прыжком очутилась перед Ковальским, в глазах огонь.
Белая исподняя рубашка поволоклась на длиннющей нитке за нею по полу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102