Это единственное здание, которое привлекает взор знакомыми очертаниями. Вся сеть улиц новая, проложенная накрест через бывший центр города. У меня такое ощущение, будто под ногами хрустит щебенка, перемолотые дома. Осторожно переставляю ноги. Иду словно по старому кладбищу.
Не дает покоя фотография, которую я так и не увидела. В душе поднимается детское чувство обиды: и надо же им было затевать ремонт именно сейчас! Вдруг это все же какая-то незнакомая мне фотография Яана, ведь мог же он как-нибудь еще раз сфотографироваться. Конечно, поди, частенько наведывался в Ямбург. Просто от нечего делать зашел к фотографу. И не успел показать мне готовый снимок.
Вчера попыталась отыскать на старом Сиверском кладбище могилы бывших знакомых. Новое прямое Усть-Нарвское шоссе прорезало кладбище, справа — по берегу реки братская могила петровских солдат, жертв Нарвскои битвы в Северной войне, слева — остальная часть кладбища, вернее, то, что сохранилось от него. Я не смогла обнаружить ни одной знакомой могилы; видимо, кресты повалились и надгробья перемололо всесокрушающее время, в сорок четвертом здесь, ко всему, проходила передовая. С той поры скоро минет уже целая человеческая жизнь. Я, конечно, понимаю, что земля тесна для людей и поколения наслаиваются друг на друга, как угольные пласты, однако есть вещи, реальное воплощение которых лучше бы не видеть. У человеческого разума имеется свой предел, границы которого он отказывается переступить.
На миг возникает желание войти в ратушу и найти тот подоконник, у которого когда-то стоял стол с моим большим и угловатым «ундерву-дом», погладить ладонью белую кафельную печь, открыть дверь в кабинет Даумана и на мгновение вновь представить себя среди этих стен в те простодушные и взбудораженные дни. Добропорядочные бюргеры никли и немели под натиском горластой удали фабричных, сраженные нашей самоуверенностью. Попрятались за спасительные каменные стены, под надежные черепичные крыши и с грохотом захлопнули за собой дубовые двери. Собрались мы тогда из всех концов, из Паэмурру и Юхкенталя, с Парусинки и Ивангорода, уж о самом Кренгольме — там обитала самая закваска нарвского мятежного люда. Сколько же нас собралось! И как лихо мы летом семнадцатого завладели обществом трезвости «Выйтлея». Вступали в него поодиночке с самым невинным видом, пока нас не набралось там подавляющее большинство, тогда и избрали Кингисеппа председателем, и сколько там бюргеры ни кричали, мы их просто забили при голосовании И рассеялись они, как дым на ветру. Потом сумели взять в свои руки и городскую власть. Жаль, что нам было отпущено так мало времени В последний раз я приходила сюда на работу недели за две до конца восемнадцатого года, во времена Трудовой коммуны, тогда Даумана с нами в ратуше уже не было. Когда белофинны в январе вошли в город, они расстреляли без суда и следствия некоторых тамошних служащих Я, к счастью, не попалась им в руки и никто меня не выдал, но несколько дней мучительного страха пришлось пережить.
После этого мне в ратушу уже незачем было приходить. Или все же во времена буржуазной республики ходила туда за какой-то бумагой? Никак не припомню. Более ранние события заслонили собой позднейшие. Удивительно, но я вообще лучше помню все самое давнее, более поздние события потускнели. Может, все же пойти и встряхнуть воспоминания прошлого? От этой мысли я, однако же, отказываюсь. Ратуша внутри полностью перестроена, по кирпичику возвели заново даже стены, я не найду там ничего знакомого. Мой тяжеленный громоздкий «ундервуд» давно уже поржавел на какой-нибудь свалке, осталась горстка изъеденных железок, перемешанных с землей. Наверняка нет и большой белой кафельной печи, которая зимними утрами так приятно дышала теплом, к ней было хорошо прислониться спиной, когда я по морозу прибегала с Кулги на работу. Теперь это расстояние преодолевают на автобусе и с возмущением пишут в газету, если автобус вовремя не приходит. Ничего столь смехотворного не могло нам тогда и в голову прийти Или ноги отнялись, двух верст пройти не могут?
Неужели все это и впрямь вмещается всего лишь в одну жизнь?
Стоило жить, непременно стоило! Я подбадриваю и словно бы похваливаю себя. Что из того, что после столь короткой бурной юности дни мои потекли довольно тихо и скромно: не ушла в подполье продолжать борьбу и не обзавелась большой семьей, которой можно было посвятить себя. Для того и другого нужно иметь особый дар, видимо, его у меня недоставало. А возможно, вся беда была и в том, что осталась совсем одна, все силы и вся хватка ушли на то, чтобы зарабатывать себе и младшей сестренке на хлеб. Да и отчаяние после Яана долго не отпускало меня. С тех самых пор, когда наши ребята в последний раз отступили из Нарвы и больше уже не вернулись назад, в городе вообще поубавилось бойкости и жизнерадостности, к тому же на долгие годы, пока не подросло новое поколение И все же я как могла прожила эти годы, не склоняя головы. В продолжении жизни есть и моя небольшая лепта, я приняла что-то от предшественников, что-то передала дальше тем, кто идет за нами. Стараюсь делать это честно, в этом вижу свое назначение. Мало ли, что я теперь уже многого не узнаю. Наверное, по-иному и быть не может. Человек, который в старости находит все давнишнее неизменным, субьскгивно может, конечно, испытывать удовлетворение и наслаждаться радостью узнавания, но ведь это значит, что жил он в застывшем мире. Вряд ли это достойная человека жизнь.
Но хорошо ли и то, когда мир стремительно меняется? Есть в этом какой-то смысл или мир вслепую уносится со все возрастающей скоростью в неизвестность?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102