У тебя, Лууле, было смешное, круглое, как луна, лицо, когда ты еще сидела в детской коляске и пыталась ухватить зубами большой палец на ноге. Сама ты, конечно, этого не знаешь; повзрослев, мы даже на свои детские фотографии смотрим отчужденно и чуточку стыдливо, будто на них запечатлены какие-то незнакомые нам ребятишки, с которыми нас сейчас пытаются связать. Может, так оно и есть. Возможно, мы, став взрослыми, и впрямь уже ничего не ведаем о тех ребятишках?
Нет-нет, я вовсе не погрузилась в раздумья, уже перестала. Рассказывай свою историю, я тебя слушаю.
С одной стороны, у меня, конечно, есть Пийа. Но с другой — в какой это мере взрослые дети вообще принадлежат еще своим родителям? Хорошо, если они хоть сами собой обладают, не канули в безвестность. В свое время я, ничего не говоря, ушла от матери, и я не знаю, поступали ли вы, ты и моя мама, когда-нибудь иначе. Время ко всему добавляет еще и свои оттенки. Сегодня каждый уже с ползункового возраста стремится обрести как можно более полную независимость. Пийа ничего не желает знать о моей жизни, я для нее не представляю интереса. Делит со мной квартиру, да и то только потому, что так дешевле. И только до тех пор, пока сама не встанет на ноги. Говорит, что здесь, у черта на куличках, живешь, как на необитаемом острове, никто из знакомых даже не подумает когда-нибудь заглянуть. Нет, ты что-нибудь подобное слышала? Всего двадцать минут езды в подземке — это! о им уже не одолеть, это уже у черта на куличках. Им, видишь ли, доставляй друзей и знакомых, словно утренний кофе, прямо в постель. Как только появится возможность, грозит перебраться в центр города. Пожалуй, так оно и будет, останусь одна-одинешенька.
Сказать по совести, не было у нее никакой необходимости выезжать с компанией на острова именно сегодня. По телефону я это тебе сказала для красного словца,— мол, у дочери счастье жизни поставлено на карту. Да самое обычное повседневное общение с парнями. Едва узнала, что ты заедешь к нам на день в ожидании таллиннского парохода, так ей сразу и приспичило. Когда ты прибыла в Швецию, я ведь сразу, прямо из порта, повезла тебя на поезд в Мальме. У дочки моей не нашлось свободной минутки, чтобы поехать со мной, помнишь. Ой, мама, у меня весь день прямо по часам расписан, она и теперь повторила слово в слово. Видишь ли, ее издерганные стрессами нервы не в состоянии выдержать целое воскресенье в нашем обществе: вдруг придется, скучая, слушать какие-то ветхие истории или слезливые воспоминания о тех далеких временах, когда ее бесценная особа еще не облагодетельствовала своим появлением сей грешный мир. Как давно все это было! До потопа! Трогательные детские байки из раннего каменного века. Она об этом знать ничего не хочет. Случившегося до нее все равно что и не было. Единственный достойный существования мир — это сегодняшний, ее собственный. Мне кажется, убийственное безразличие ко всему тому, что было до них и что будет после них, у этого поколения развивается еще с колыбели. Вот и живут, словно без корней и побегов. Именно без побегов, так как их собственные грядущие дети ни за что не станут относиться к ним по-другому, не с кого брать пример. Так отплатится той же монетой. И вовсе я не злорадствую, это ведь тоже невеселая перспектива. По-моему, они в этом смысле беднее нас, но поди растолкуй им это. Хорошо, если бы они проявляли серьезный интерес хотя бы к своему собственному миру.
Прошу тебя, не принимай это близко к сердцу. Не ты виной. Года два тому назад, перед окончанием школы, у нее появилась привычка бродить повсюду с наушниками на голове и с кассетником в кармане, его здесь уокменом называют. Дома, на улице, в школе. Они все тогда болели этой болезнью. Просто диву даюсь, как они не угождали под машину, а может, и попадали, кому под силу вести учет всем этим происшествиям. Не знаю, снимали они хоть на уроках свои наушники или же эта музыка беспрестанно дубасила по их барабанным перепонкам, в то время как сами они безучастно следили за учителем, который безмолвно, будто рыба, раскрывал рот и что-то чертил на доске. Они таким образом полностью исключали из своего сознания по крайней мере одно измерение окружающей среды — слуховое. По их мнению, миру не сказать им ничего интересного либо существенного. Так они и слонялись, будто под наркозом, порой дергались, словно хворые, в такт бьющейся в наушниках музыке. Мне было жутко смотреть на это. Допустимо ли, чтобы человек шумом и грохотом забивал себе мозги? Теперь эта мода, к счастью, прошла, как проходят все поветрия. Только вот на ухо она с тех пор туга стала, в последнее время говорит слишком громко. Уокмен предъявил свой счет — пришлось платить!
А ты, тетя Зина, не печалься, вдвоем нам даже лучше. По совести сказать, наверное, мне следовало с самого начала называть тебя тетей. Хотя бы из-за дяди Яана. Я столько слышала о нем от мамы, в моем представлении его окружает какое-то совершенно необычное сияние. А уж о тебе и говорить нечего. В самом деле, я даже не знаю, что выше — так называемый зов крови, любовь сестры к брату, или любовь женщины к мужчине. Мне, собственно, не довелось испытать в полной мере ни то, ни другое. Не делай такие удивленные глазки, это тебе совершенно не идет. Конечно, я побывала замужем, как и большинство из нас, и доказательством тому моя Пийа. Но это совсем другой разговор и иная история. Разве каждую женщину, которой ныне посчастливится выйти замуж, сразу оделяют полагающейся ей порцией любви?
Это здорово, что мама наконец решилась послать тебе приглашение, честное слово, я так рада! Самой бы мне до этого додуматься, но знаешь, у меня собственная жизнь шла сикось-накось, не до этого было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102