Палубным матросом на русском пароходе ушел я из Нарвы, на английском пароходе начал с кочегара, кидал в топку уголь, сам в поту и чумазый, как черт, урывками после вахты учился профессии, во время стоянок в Англии сдавал экзамены. Так постепенно и дошел до машиниста, до второго помощника чифа, главного механика. Имей в виду, таких, как мы с тобой, нигде никто не ждет, нас на свете слишком много. Лучшие места давным-давно заняты. Только при помощи железного упорства сможешь куда-нибудь вылезти, и то, если повезет. Они тебя за человека не считают, но не обращай на это внимания, выполняй свою работу с неукоснительным прилежанием и точностью, тогда мало-помалу станешь для них необходимым, наконец они вынуждены будут тебя заметить и продвинуть. Но упаси тебя бог отступиться даже в самом малом. Чтобы на тебя не пало и тени подозрения! В противном случае злорадству их не будет предела, если у них появится возможность обратить тебя в прах, согнать обратно в темноту судового трюма, под дощатый настил, где над самым килем в кромешной темени хлюпает ржавая трюмная вода и плавают облезлые дохлые крысы.
Юрий сдержал слово. Пока в Нарве сгружали с судна тюки хлопка, он еще дважды забегал на часок домой, мы каждый раз с нетерпением ждали его. О своих плаваниях он рассказывал скупо, все нюхал ржаной хлеб и просил: расскажите, что еще новенького у нас на Кренгольме. На пароход он меня провести не смог, я только ходил на пристань провожать, когда они отчаливали.
На следующий год Юрий прислал нам из Ливерпуля фотографию, на кп: -рэй он стоит с выпрямленной, как у истого англичанина, спиной на фоне какой-то рукотворной скалы, в офицерском кителе с золотыми пуговицами, на голове до потешного маленькая фуражка, подбородок подперт накрахмаленным стоячим воротничком и кончики усов заострены, как пики. Он впервые был нанят механиком на какую-то старую посудину. На обороте фотографии Юрий собственной рукой написал: Джордж Теддер, 25 мая 1914 года.
Эту фотографию я впервые увидел, когда вернулся уже с войны. После нее ни строчки от Юрия не приходило. Боюсь, что и ждать уже бесполезно. Англия все эти годы вела свою войну на всех морях. Между нами все время оставалось слишком много немецких мин и подводных лодок, от которых изношенным стальным гробам не было спасения.
Удивительным образом запах хорошего трубочного табака у меня с тех пор всегда связывается с братом Юрием и с тем, что он говорил мне на проспекте: для таких, как мы с тобой, нигде в мире ничего не приготовлено, никто не ждет нашего брата, нас на свете слишком много. Вот только его намерение выбраться из подобного положения исключительно через личное старание и самоотречение было не по мне. В семнадцатом году в окопах под Двинском я впервые услышал от большевиков о другой возможности, которая пришлась мне куда больше по душе. А именно: до основания переделать старый мир.
Пачку дорогого табака и прямую полированную английскую трубку привез тогда Юрий в подарок отцу. В первый и последний раз. После приезда Юрия наша пятая казарма еще долго по воскресеньям благоухала медовым ароматом островов пряностей и тропического леса. Соседские ребятишки забирались с ногами на верхние нары и самозабвенно вдыхали этот запах.
Сейчас наши фотографии должны бы храниться рядышком в семейном альбоме Юты: Юрий со своей маленькой морской фуражкой на фоне прибрежной скалы и я со своей лихо заломленной офицерской у лесной поляны. До обидного мало успели мы оба, каждый по-своему. Не взобрался он на верхнюю ступеньку, да и после меня этот мир в большей степени остался неперекроенным. Можно сказать, что парням из семьи Теддеров не повезло. Так ведь у нарвских ребят и раньше не было особого выбора — или отправляться на авось по белу свету, или оставаться здесь же, на фабричном дворе. Хотя мне лично в чем-то все же частично и повезло, только вот везение это оказалось непродолжительным.
Дауман поинтересовался, с чего это у нашего отряда вдруг такой необычный лозунг. Пришлось рассказать ему о попытках Авлоя навести у нас свой порядок — молодые ребята шустрые, с лету за слово цепляются, потом успевай удивляться, откуда что взялось. Без причин ничего не бывает. Уж не иначе как Авлой обронил что-то обидное насчет хулиганства, это задело ребят за живое. Кому приятны чужие указки?
Ох уж эти мне фабричные, погрозил пальцем Ансис, не в силах сохранить на лице строгое выражение. Смотри у меня, чтоб я этого лозунга больше не видел. Не то пиши тут за вас объяснительные. Ты учти, шутки-то далеко не все понимают.
Он не счел нужным распространяться насчет того, что именно сказали по этому поводу более серьезные товарищи, по мнению которых было непристойным и почти что кощунственным шутить шутки с революционными символами, каковыми являются лозунги на красном полотнище.
К счастью, мне повезло, и в дальнейшем я был избавлен от общения с людьми, не понимающими шуток. Это на самом деле было очень здорово, невзирая на все прочие несчастья. Права присказка, что нет худа без добра.
Направляюсь от городского музея к Петровской площади, которая на самом деле вовсе уже и не старая Петровская, а всего лишь одноименное пространство посередине чужого для меня города, носящего имя Нарвы, и вдруг замечаю, что походка у меня очень усталая. Примечательно, что человек начинает ощущать собственный возраст всегда в связи с разочарованиями и неудачами. Обычно я хожу легко и быстрым шагом, а теперь к туфлям как будто привернули свинцовые пластины. Чему тут удивляться, огорчение мое и впрямь велико.
Любезный директор музея проводил меня до входной двери и, стоя на пороге, все разводил руками, на которые ложилась изморось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102