— Такая обильная роса.
— Не перестаю восхищаться Генуей,— поддержал разговор Антонио.
Из тесных улочек они выехали на широкую магистраль.
Его и впрямь восхищали «висячие сады» — дома уступами поднимались в гору, где крыша нижнего этажа служила небольшим садиком верхнему, и так выше и выше. Издали и впрямь казалось — сады эти висят в воздухе, пестрые от цветущих азалий, нежно-розовых и ярко-красных цветов олеандров, высаженных в кадки.
— А раньше вы здесь не бывали? — спросил Джузеппе.
— Ни разу не довелось.— Антонио перевел взгляд на порт. Среди новых и старинных красных кирпичных зданий возвышался — будто ажурный — маяк. На круглом светильнике еще не поднявшееся из-за горизонта солнце зажгло ослепительный огонь. Белоснежные пассажирские лайнеры мирно дремали на синей воде, и только вокруг контейнеровозои, сухогрузов и пристроившихся к ним кранов шла обычная портовая суетня. Где-то там сейчас Джованни — уже третий месяц работает докером, тяжело, конечно, но он счастлив.
— У вас родственники живут в Канталупо? — снова задал вопрос Джузеппе. Он привык ездить один, а тут, имея собеседника, решил воспользоваться случаем, чтобы в разговоре скоротать время.— Я там кое-кого знаю. Наше селенье чуть выше в горах.
— Родственников у меня там нет. Но мне хочется разыскать людей, которые, быть может, помнят моего сына:— И Антонио стал говорить о Филиппо. Рассказ получился довольно скудным, потому что сын не очень распространялся о своей жизни в партизанском отряде. Даже имена людей, которые его скрывали, он назвал всего раз, и теперь Антонио помнил только, что хозяина звали Франческо. Когда отец попытался еще что-то выяснить об этих людях, Филиппо со скрытой досадой ответил, что и сам почти ничего о них не знает.
—- Франческо?.. Да в Канталупо не один Франческо, и кто знает, жив ли он вообще. Столько лет прошло.— Шофер притормозил. Он свернул на узкую дорогу, как бы опоясывающую подножье горы.— Я тогда был еще мальчишкой,— продолжал Джузеппе, внимательно следя за дорогой — уж больно узка. Магистраль, по которой он, Антонио, с Лаурой и Джованни ехал из Рима во Флоренцию, а потом в Геную, была широченная — три ряда в одну сторону, через виадуки, тоннели,— прямая, как стрела. И по бокам то рассеченная гора, то пропасть, и содержалась эта магистраль в идеальном порядке, потому за проезд и взымали высокую плату. А здесь — то колдобины, то осыпавшиеся сверху камни.
Джузеппе посигналил. Они подъезжали к крутому повороту, и вряд ли на скорости можно было благополучно разминуться со встречной машиной. Но никто не отозвался, и, миновав уступ скалы, они поехали дальше.
— Я все же не теряю надежды узнать что-нибудь о Филиппе Может, кому-то из старых друзей он написал,— говорил старик.
— Проще было бы написать домой.
— Кто знает, кто знает... Но раз мы уж здесь поселились, то как же было не поехать, не посмотреть места, где сражался Филиппо.
— К сожалению, об этом помнят только те, кто сражался. Многие стараются все это прочнее забыть.
Старик, соглашаясь, покачал головой:
— И все-таки это.несправедливо. Им ведь не платили, не заставляли, а итальянцы погибали...
— Разве только итальянцы?!-—добавил Джузеппе. Некоторое время он молчал — дорога уходила вниз по крутому склону. Машина старенькая, и шофер, видно, не слишком надеясь на тормоза, ехал на пониженной передаче.
— Я знаю, Филиппо говорил, сражались рядом и русские, поляки...
— Чехи тоже... Вы непременно должны увидеть памятник русскому парню и еще на отвесной скале — мраморную плиту. На ней имена и национальности тех, кто погиб. Десятки имен тех, оставшихся в ущелье, о котором рассказывал ваш сын. Вам непременно покажут доску...
— Я буду за это очень признателен,— с чувством произнес Антонио. Его отцовское сердце сжалось от боли — никто никогда не вспоминает о Филиппо. Дома,
в Италии, не нашлось ему места, не нашлось работы. А разве кровью своей он не заслужил, чтобы хоть жить спокойно, растить дочь? И он добавил: — Нет, я этого не пойму. Люди сражались за свободу родины... Почему, почему же они забыты?
— Кое-кому так выгоднее...
— Но почему, почему выгодней?
Джузеппе пожал плечами и, на миг оторвавшись от шоссе, бросил взгляд на Антонио:
— Есть такое омерзительное словечко — бизнес!.. Как же совместить бизнес, ракетные установки... и память о борцах за свободу? о русских?.. Меня тогда еще не было, но брат Никколо воевал в горах и частенько убегал из дому. Люди передавали партизанам лепешки, сыр... Он относил...
— Наверное, и самому хотелось остаться там,— улыбнулся Антонио.
— Еще бы! Но его безжалостно гнали домой. Его друзья мальчишки буквально бредили русским Федором. Ланци развешали его портреты, кучу денег обещали за него. Объясняли, что бежал он из плена... Он враг. Но ребята знали гораздо больше и были убеждены, что гигант Федор заворожен. Его не берет никакая пуля, никакой осколок мины. И когда бесились ланци— значит, партизаны натерли им солью морды и непременно там должен был быть русский Федор... Боюсь, что Никколо сам ему придумывал всякие подвиги... Ну и я тоже, наслушавшись брата...
Некоторое время, одолевая крутой подъем, Джузеппе молчал.
— Даже у нас в Риме о нем говорили,— заметил Антонио.— Единственный иностранец, награжденный высшей воинской медалью Италии.
— А вы говорите — кому выгодно забыть... О последнем бое здесь в ущелье...
— Мой сын тоже был там ранен,— вставил Антонио.
— Да, вы уже сказали. Так вот, мы, конечно, во всех подробностях и все знали. Партизан была горсточка. Замерзая, лежали они в снегу (и одеты ведь были кое-как), гитлеровцев в пять-шесть раз больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58