Жена заявляет: "Это твой сын, моего там нет ничего. Если не хочешь,
чтобы вырос еще один бездарь, - займись им. Из тебя ничего путного не
выйдет. То, что не смог сделать с собой, - сделай с ним. Из него можно
лепить все что угодно. Но после пяти лет будет поздно!"
Я смотрю на него и думаю: "Что же из тебя вылепить, пластилин серог-
лазый? Мыслителя роденовского? Будешь ли ты тогда счастлив?" Если чест-
но, мне лень лепить. Я вообще лентяй. Работать не люблю. Ухаживать за
женщинами не люблю. Я все могу, но лень. Я люблю взять свежую газету,
налить стакан крепкого чая, положить три ложки сахара, сделать бутерброд
с сыром, причем масло - толсто. Сигареты и спички - рядом, чтобы, кончив
жевать, сразу закурить. При этом читать газету. Спорт и юмор. Спорт -
единственное, что меня волнует, а юмор кажется глупым, и по сравнению с
ним я кажусь себе умным. От жевания с чтением получаю удовольствие, хотя
оно однообразно, только сыр бывает то свежий, то несвежий. Вот и сын вы-
растает и будет получать удовольствие от сигареты с газетой и сыром. Но,
с другой стороны, он мой сын! И, черт знает почему, хочется, чтоб он был
лучше других детей! Это бьет по моему самолюбию! Когда бьют меня, - са-
молюбия нет, бьют его, - появляется самолюбие!
Когда в магазине радостно говорят: "А ваша очередь прошла!" - я молча
иду занимать снова. Я знаю, надо, багровея, заорать на их родном языке:
"Не твое дело! Второй раз занимать дураков нет!" - и, толкнув плечом,
влезть, взять без очереди. И они промолчат. Я знаю: они промолчат! У
очереди свои законы. Чем ты воспитанней, тем дольше стоишь, тем меньше
получишь, и наоборот, чем ты наглей, тем больше шансов. Когда-то в юнос-
ти окрики посторонних людей бесили меня. Но я старался подняться над
унижением, уговаривал себя: они не стоят того, чтобы связываться. Все
равно не докажешь, что я лучше, а они хуже! Унизить меня становилось с
годами все сложней и сложней. А чтобы успокоить себя, требовалось все
меньше времени. Потом я вообще перестал реагировать на оскорбления. Нау-
чился делатъ вид, будто оскорбляют-то не меня! И кажется, сегодня уни-
зить меня невозможно. Я стал выше любых унижений. Или ниже. Важно, что
мы оказались в разных плоскостях и не соприкасались. Но чем меньше заде-
вало плохое, тем реже трогало и хорошее. Внутри, очевидно, отмирали ка-
кие-то клетки, разрушались органы чувств.
Но когда отбирают игрушку у сына, и он, растерянно улыбаясь, смотрит,
как ватага мальчишек с криками раздирает его машинку на части, я с ужа-
сом понимаю, какая в его маленьком мозгу происходит лошадиная работа! Он
говорит себе: "Они поиграют и отдадут. А если не отдадут, - машина ста-
рая, я с ней наигрался..." Но мозг еще недостаточно гибок. Сын не верит
в то, что думает, - и на глазах выступают слезы обиды. И тут я взрыва-
юсь! Мне вдруг становится больно, и кажется, меня ни разу так не унижа-
ли. Я бросаюсь на мальчишек, вырываю машину, раздаю подзатыльники. Потом
хватаю за руку сына, зная, что делаю больно, но нет сил разжать пальцы.
Он орет, а я сквозь зубы шепчу: "Болван! Почему молчишь, когда забирают
игрушку?! Почему не треснул по шее?!" Я понимаю: эти слова мог бы не раз
сказать самому себе, но окаменел, а сын стал наглядным пособием. Я
чувствую в нем себя, а в себе - его.
И я решил обучить его боксу, объяснив, что бить первым нехорошо, но
вторым обязательно. В юности я занимался боксом, меня били, и я помню,
как это делается. Я становлюсь на колени, чтобы он был не намного ниже
меня, показываю боксерскую стойку и учу бить себя. Как и я, он не любит
бить людей, предлагает пойти почитать. Я злюсь, узнавая в нем себя, и
кричу: "Бей!" Он хнычет и бьет, сначала робко, неумело, потом все
сильней и точней!
"Бей!" - кричу я, чувствуя ненависть к себе за то, что я вырос без-
дарным.
"Бей! Сила удара в его скорости!" - повторяю я чьи-то слова. И он
проводит прямой правый в голову, да так, что из моих глаз сыплются иск-
ры.
"Бей! Бей за то, что не нашел в себе силы стать тем, кем мог бы! Бей
этого никчемного человека!" Крюк снизу - и я на полу. Нокаут! Сын воз-
бужденно топает ногами: "Папа вставай! Давай еще!" Я приподнимаюсь - он
бьет. Сильно и точно. Глаза горят, он почувствовал вкус крови - он прек-
расен, наконец-то это не мой сын!
"Бей!!" И он бьет. Пару раз со злости я даю сдачи, но он вошел во
вкус и боли не чувствует.
Теперь сын, приходя из садика, кричит воинственно, как индеец:
"Бокс!"
Чтобы он не вырос лежебокой и, как я, не проспал жизнь, каждое утро я
начал подымать его в семь утра, делать с ним гимнастику, поражаясь элас-
тичности детских косточек.
Чтобы он не простужался так часто, как я, после гимнастики принимаем
душ. Горячий - и резко холодный! Задыхаясь от холода и восторга, сын хо-
хочет, топочет ногами, пока я растираю его повизгивающее тельце, согре-
ваясь сам. Странно, после этой процедуры я чувствую себя целый день бод-
рым.
Когда он при мне профессионально ударил девочку и назвал ее "дурой",
мы провели беседу. "Бить девочек нехорошо. Они вырастут, станут мамами,
у них будут такие же мальчики, как ты. Девочек надо уважать, защищать".
Он насупился и сказал: "Ты сам кричал на маму, назвал ее дурой, тебе
можно?" Пришлось перестать называть жену дурой, разговаривать с ней веж-
ливо, мыть посуду и пол, чтобы у сына выработать джентльменские навыки.
Не знаю почему, но жена после этого начала относиться ко мне иначе, и
временами кажется, что она снова та нежная девушка, в которую я влюбился
семь лет назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142