Но я бы очень хотел, чтобы вы иногда вспоминали обо мне. Я часто заходил к вам в библиотеку, но так и не решился заговорить с вами. Моя мама давно умерла, и я ее совсем не помню, но мне казалось всегда, что вы на нее похожи. Сегодня вы были возле нашей школы вместе с Павлом Ивановичем. Вы дружите с ним, но вы не знаете, что он очень плохой человек. Мы дрались сегодня с Игорем, потому что мне дали справку с его подписью, о том, что моего отца расстреляли, потому что он враг народа. И Игорь в классе рассказал, будто он подсыпал яд в консервы. Но это все неправда. Мой отец - хороший и добрый человек. Он был хотя и не член партии, но с ним разговаривал товарищ Серго Орджоникидзе и хвалил его. Поэтому я решил, что повешусь на Парадной площади, иначе меня заберут в специальный интернат, а я не хочу. Мне все равно, но чтобы все знали правду. Если вы можете, то я хочу, чтобы вы меня вынули из веревки и были на похоронах вместе с моей троюродной тетей. Потому что никого у меня больше нет, и я вас всегда любил, и думал о вас всегда, как о маме. Прощайте. Саша Шубин."
- Спокойной ночи, Верочка? - как-то вопросительно сказал ей Эйслер, а она потерялась.
Аркадий Исаевич, включив свет, хотел было уже выйти, но увидев ее лицо, когда она прочитала первую строчку, остался стоять на пороге.
- Что-нибудь еще случилось? - спросил он.
Через какое-то время она тихонько простонала.
Потом как будто в полусне она медленно подошла к нему, несколько секунд смотрела ему в глаза, часто моргая. Потом положила ему письмо и конверт в разные руки. И вдруг, как была босиком, бросилась в коридор, распахнула входную дверь, и только и слышал он, как хлопнуло парадное.
Глава 14. НА ПЛОЩАДИ
Ветер усилился. Кроны тополей во дворе кренились и ходили волнами. В сиреневых всполохах то и дело видны становились низкие тучи. Над Зольском шла гроза.
У выхода со двора прямо перед Верой Андреевной оказались вдруг Паша и Надя. Они брели домой под проливным дождем. У Нади над головой был Пашин пиджак, Паша был в насквозь промокшей, прилипшей к телу сорочке.
Она споткнулась и едва не упала прямо перед ними.
- Паша, ради Бога! - закричала она, схватив его за руку. Ничего не спрашивайте! Бегите на Парадную площадь! Там этот мальчик - Шубин, Шубин! Ради Бога, Паша, бегите, бегите же!
Неизвестно, что понял он или предположил из крика ее. Но, посмотрев ей в глаза, он развернулся и побежал, побежал очень быстро.
- Надя, простите, я потом объясню, - несколько секунд еще она стояла, глотая воздух. - Там беда! Беда! - выкрикнула она уже на бегу.
Молнии рвали черное небо над городом, дождь хлестал по раскисшей земле злыми косыми струями. В первую же минуту Вера Андреевна разбила босые ступни о невидимые в лужах камни. Дыхания своего она не знала и не умела рассчитать, поэтому очень скоро почувствовала, что задыхается и готова упасть. На бегу она беззвучно плакала, закрывала глаза и запрокидывала голову. Уже на Валабуева Паша далеко опередил ее. Свернув на каменную мостовую Советской, она едва могла различить фигуру его сквозь дождь. Через минуту он исчез в коротком переулке, ведущем к Парадной площади, и на одно мгновение вдруг ощутила она себя одиноко и неприютно - в пустынном городе, среди дождя, в слезах. Раскачивались темные деревья вдоль улицы, в домах горело несколько окон, тускло светились редкие фонари. Хорошо знакомый манекен в витрине универсама, одетый в полосатую футболку со шнурком, с вежливо-настороженным лицом, со странно растопыренными руками и пальцами, косился ей вслед. Все это осталось в голове ее помимо мыслей - там, откуда берутся потом неясные воспоминания и сны.
Позади остались кинотеатр, подвальные окна библиотеки. Через минуту она свернула в безымянный переулок, и ей видна стала площадь.
На площади горели два фонаря - у дальнего конца, по обе стороны от деревянной трибуны. Фонари освещали огромный кумачовый транспарант. Черный силуэт колокольни с отбитым крестом вырос на мгновение в подожженном молнией небе позади транспаранта.
Вера Андреевна бежала теперь, не чувствуя ни разбитых ног, ни боли в груди. Ей видны становились силуэты под фонарем. Приближаясь, различала она, как неловко расставив ноги, откинув плечи назад, Паша стоит у трибуны и обнимает за колени детскую фигурку, словно бы подсаживая ее. И от фигурки наверх, к светильнику, уходит веревка.
И только уже возле самой трибуны, за громовым раскатом, за шумом дождя, услышала она вдруг высокий отчаянный детский визг. Сердце ее рванулось, дыхание кончилось, и она схватилась руками за край трибуны.
- Вера, да помогите вы! - кричал ей Паша.
Она отпустила мокрые доски, в глазах ее потемнело; делая шаг, она не знала, упадет сейчас или нет.
Белобрысая, с оттопыренными ушами голова Шурика повернута была набок. Лицо его целиком состояло из крика - из глаз и рта, раскрытого сверх всякой возможности. Паша держал его высоко ей трудно было дотянуться до шеи. Намокший узел оказался тугим, веревка не хотела выходить из него. Мальчишка визжал оглушительно.
- Держите вы! - приказал ей Паша. - Вот здесь. Да нет же, вот здесь! Крепче держите!
Она прижала к себе ноги Шурика ниже колен, и Паша отпустил. Мальчишка оказался страшно тяжелый. Он вцепился пальцами в волосы ее, и ноги его отчаянно дергались. Ей показалось в первую секунду, она не выдержит. "Господи, помоги!" - успела она простонать про себя.
Паша, обеими руками схватившись за петлю, с силою дергая в разные стороны, растягивал ее. Наконец, она прошла вкруг головы Шурика и заплясала в воздухе. Паша принял мальчика на грудь и опустил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168