Для него в этом мире вера - единственная надежда, ему лично она очень выгодна. Тебе тоже выгодна - и ты тоже верь, только про себя. Ну, а уж мне, грешнику, позволь за него и за всех других остаться в безверии, ладно?
Глеб молчал, ладонями закрыв глаза.
Паша, вздохнув, встал из кресла, руки засунув в карманы, прошелся по комнате туда и сюда.
- Ладно, хватит уже об этом, - сказал он. - Скажи мне лучше, с кем это ты разговаривал прошлой ночью.
- Со священником одним, - прошептал Глеб. - В деревне тут неподалеку, в Вельяминово.
- С отцом Иннокентием?
- Ты знаешь его?
- Нет, только имя знаю, - Паша вернулся к дивану, и очень внимательно стал смотреть в глаза Глебу. - Но как ты оказался у него?
- Я постучался к нему, чтобы дорогу спросить, а он меня ночевать оставил - ливень был сильный.
- И вы об этом же обо всем разговаривали с ним?
- Ну, не совсем об этом, хотя и тоже о вере, конечно. А почему ты спрашиваешь? - поднял он взгляд, наконец. - Неужели скажешь, что и со священником об этом говорить нельзя?
Паша не ответил.
- Ну, а о себе, о том, куда идешь, о том, как из Вислогуз ушел, - спросил он, - ты, я надеюсь, ничего ему не рассказывал?
Глеб не ответил.
- Говори, - тихо приказал Паша и не отрываясь смотрел на него.
- Рассказывал, - кивнул он, вздохнув. - Расспрашивал он меня с утра. Погоди, я знаю, что ты хочешь сказать. Ты прав, я не должен был этого делать. Но это ведь священник, Паша. К тому же, мы с ним очень сдружились за эту ночь. Честное слово, это в первый и последний раз. Ты куда?
Не сказав ни слова, Паша повернулся, прошел к двери в спальню, вышел и, не обернувшись, закрыл за собой дверь.
Стрелки на стенных часах перевалили уже за полночь. Оставшись в одиночестве, Глеб тихонько простонал в тоске; затем, приподнявшись, взял со столика недопитую Пашей стопку коньяка, понюхал ее, выдохнул и выпил залпом.
* ЧАСТЬ II. ИСХОД. *
Глава 22. ДОНОС
В городишке под названием Зольск, как и во всех других населенных пунктах, есть переулок, в названии которого местному жителю слышится нечто большее, чем просто топонимический символ. Расположен он в самом центре Зольска, и называется не чересчур благозвучно - Краснопролетарским. По обе стороны его стоят четыре каменных двухэтажных дома - сравнительно с другими зольскими постройками весьма опрятных: свежеокрашенных, с дубовыми парадными дверьми, с решетками на окнах. Профессии людей, работающих в этих домах, Лев Николаевич Толстой считал противными христианскому учению.
Когда-то же назывался этот переулок Соборным, потому что в конце его почти три столетия простоял Богоявленский храм Зольска. Ныне на булыжную мостовую выходили окна районных: отдела Внутренних дел, народного суда и прокуратуры.
Ковровая дорожка, стартовавшая от дубовых резных дверей Зольской прокуратуры, пролегала через небольшой холл с двумя квадратными колоннами, поднималась по широкой парадной лестнице и уходила затем в обе стороны по более узким лестничным пролетам на второй этаж. Левый из пролетов подводил к началу полутемного коридора, в конце которого расположен был ничем не выделяющийся среди прочих кабинет районного прокурора.
Перед кабинетом располагалась секретарская, хозяйкой в которой была Алла Ивановна - средних лет женщина с волосяным нимбом над головой, с белым кружевным воротничком над шерстяным коричневым костюмом. В секретарской стоял потертый жесткий диван для посетителей. В кабинет из секретарской вела черная дерматиновая дверь со множеством мягких пуговок. Сам кабинет был немногим больше секретарской. Помимо стола и кресла в нем помещались полки с книгами, два стула для посетителей, несгораемый шкаф.
Время в этот понедельник в кабинете двигалось медленно. Последние два часа на столе перед Пашей лежала раскрытая на первой странице папка с каким-то делом. Но Паша к ней не притрагивался, сидел, откинувшись на спинку кресла, и смотрел в окно, за которым видно было ему боковое крыло здания и кусок ясного неба.
Глеб поймал его этой ночью на кухне, куда зашел он выпить воды. На него жалко было смотреть. Он был бледен, взлохмачен, глаза его были совершенно больны.
- Ты прав, брат, - сказал он, не глядя на него. - Ты во всем прав. Я не имею права судить об этой жизни. Я не страдал, я ничего в ней не видел и ничего не знаю о ней. Я просто самовлюбленный дурак.
- Ну, ладно, ладно, - поморщился Паша. - Иди спать. Ты болен совсем.
Он, собственно, был уверен тогда, что Глеба арестуют этой же ночью. Паша знал, конечно, далеко не всех осведомителей Баева, но то, что вельяминовский священник - сексот, он знал точно. Лежать без сна и ждать этого одному было невыносимо. Часа в три - Глеб уже спал и бредил во сне - он разбудил Надю и все рассказал ей. Этого нельзя было делать. С Надей случилась истерика, она потребовала, чтобы он немедленно шел к дежурному в райотдел и написал заявление.
- Иначе заберут всех! - шепотом кричала она. - Подумай о сыне.
Когда он отказался, она стала одеваться, чтобы идти самой. Ему пришлось удерживать ее силой. Он даже, кажется, ударил ее, что никогда еще не случалось с ним. Надя проплакала до утра. А он все это время знал, что она права. По 58-12 проходят оба они вчистую. Как минимум - недонесение, скорее всего укрывательство, а по желанию следователя - и пособничество.
- Я пойду сегодня к Баеву, - сказал он ей с утра, уходя на работу.
Она не ответила. Глеб спал.
Бессонная ночь даром для Паши не прошла. Голова его отказывалась теперь работать. Все Пашины размышления в эти два часа можно было бы свести к одной фразе - выхода нет.
Выхода действительно не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168