Именно здесь, в Асковской школе, особенно любовно лелеяли и прославляли в лекциях основную идею Грундтвига о единстве народа. Но на деле это единство было лишь кажущимся. Когда я понял, не без содействия директора, что положение мое, как городского рабочего, несколько особое, мне пришла в голову мысль, что его лекции по всеобщей истории будто специально составлены для детей хуторян. Зажиточный крестьянин-собственник считался основной опорой страны и столпом свободы, а самая борьба за свободу, раз отменено было прикрепление к земле и к ремесленным цехам, считалась вершенной.
Осознав это, я был глубоко разочарован. Я с таким напряженным интересом готовился услышать о следующем этапе истории — о рабочем движении, а выходило, что права человека исчерпываются правом крестьянина быть свободным собственником, полным хозяином своего земельного участка.
Я всецело разделял взгляды народных масс на крестьян-собственников, так как взгляды эти подкреплялись моим личным опытом. Я не мог романтически смотреть на крестьянина-собственника. Бедняки считали, что никто так крепко не держится за свое добро, как такой крестьянин; он был самым жестокосердным хозяином. Учащиеся, собственным трудом зарабатывавшие себе на жизнь, тоже так думали, но высказывали свое мнение лишь под большим нажимом с нашей стороны; они были очень осторожны. Однажды, в «час свободного обмена мнений» после лекции директора, я и несколько товарищей дружно напали на сынков хуторян. Мы утверждали, что весь простой народ принимал столь же активное участие в борьбе за свободу, как и крестьяне-собственники. И руководивший прениями Хольгер Бегтруп признал, что мы правы. Но когда один из сыновей хуторян (ставший впоследствии редактором умеренной газеты) заявил, что крестьяне-собственники — ядро народа и должны быть твердыми, так как на них держится все государство, то бывшие батраки замолкли, и я остался в одиночестве. Крестьянин-собственник был признан ядром всего человечества! В виде доказательства упомянули о том, что первый человек был-де земледельцем, обрабатывавшим свою землю, и вся культура создалась на основе землевладения. Хусменов же и сельских батраков надо считать вспомогательными отрядами крестьянина-собственника. Их лучшие качества: усердие в труде и верность своему долгу. С требовательными, вечно недовольными городскими рабочими у них не может быть общих интересов!
— Вот тебе, получай, борнхольмец! — смеясь, сказал Бегтруп. — Что скажешь?
Он, улыбаясь, глядел на меня сквозь очки. Его сочувствие подбодрило меня.
— Я думаю, что вообще в основе всего лежит труд, — задорно откликнулся я. — И первый человек был ремесленником. Откуда иначе взял бы крестьянин орудия труда?
— Браво, браво, борнхольмец! — крикнул Бегтруп и захлопал в ладоши.
Он был очень популярен у нас, мы все его обожали. То, что Бегтруп так радушно встретил меня,, подействовало на многих учеников и сразу рассеяло их недоверие к городскому парню, который в их глазах был пролетарием, то есть неудачником. И первое время мне часто казалось, что Бегтруп выдвигал меня, чтобы выравнять положение. В своих лекциях он никогда не упускал случая подчеркнуть, что рабочее движение — это нечто такое, что нельзя попросту сбросить со счетов. Иногда он даже называл рабочее движение освободительным и сравнивал с борьбой крестьянства за свое раскрепощение. Случалось при этом, что он, поглядывая на меня и посмеиваясь по своему обыкновению, добавлял: «Пожалуй, только нам двоим и понятно это, борнхольмец!»
Бегтруп пользовался в школе полной свободой и мог позволить себе высказывать даже такие мнения, которые противоречили принятым там установкам. Он, впрочем, не разъяснял своих оппозиционных взглядов, бросал их как бы вскользь, мимоходом, но они заставляли меня крепко задумываться. И это было интересно после пресноватых лекций по литературе и истории, которые читал директор Шредер.
Разница между самоучкой и человеком, получившим систематическое образование, состоит, пожалуй, в том, что самоучка лучше помнит различные этапы своего развития. Каждая отдельная ступень знаний давалась ему с трудом, приходилось старательно подбирать материал и осваивать его по частям. А когда наконец ему кажется, что он построил твердую платформу и может теперь отдохнуть, радостно созерцая с высоты все бытие, он вдруг замечает, что платформа рушится. Новые факты, от которых он намеренно отворачивался, ибо они не вязались с остальным усвоенным материалом, все-таки упорно проникают в его с таким трудом созданную систему взглядов и подрывают основу, на которой все покоилось. Чинить эту платформу, ставить подпорки бесполезно; приходится разбирать ее и строить заново, чтобы, опираясь на новые факты, еще раз пересмотреть свои взгляды.
Если прежде я напоминал курицу, которая разгребает землю и клюет без устали, чтобы добыть себе множество питательных крох, из которых образуется одно яйцо, то теперь дело необычайно упростилось. Оставалось лишь, не двигаясь с места, предоставить другим набивать мне зоб. Вначале меня это даже забавляло, и я безропотно глотал все, что мне преподносили. Благодаря уменью педагогов интересно подать материал такое искусственное питание доставляло известное удовольствие.
Мы восхищались своими учителями и единогласно считали, что равных им не найти во всей стране. Директор Шредер, правда, нравился нам меньше; честно говоря, он просто наводил на нас скуку. Он был плохим оратором, да и темы выбирал такие, которые мало отвечали нашим запросам. Большую часть зимнего семестра он посвятил немецкому романтизму, подробно останавливаясь на авторах и произведениях, которые были нам совсем не интересны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45