Я бродил с места на место и часто оказывался совсем не там, куда вначале стремился. В самое жаркое время года я какими-то судьбами очутился в Риме и заболел дизентерией. Хозяйка моя, добрая католичка, видя, как я плох, и боясь, как бы еретик протестант не умер под ее кровом, хотела выбросить меня на улицу. Мария Мольбек, младшая дочь фру Мольбек, монахиня, жившая в Риме, вовремя успела помешать этому. А из Милана пришла телеграмма от Поуля Лякура, — он был там по делам, связанным с каким-то его изобретением. Лякур спрашивал, не приехать ли ему ко мне. Я отклонил его предложение, но оно благотворно отозвалось на моем самочувствии и до сих пор согревает мне сердце!
Год спустя, когда я вернулся на родину и встретил в Аскове Людвига Шредера, первый его вопрос был: «Как, вы все еще не отправились на тот свет?» Он, наверное, не хотел меня обидеть, но слова его прозвучали грубо и задели меня. Ведь я только что вырвался из когтей смерти, чье дыхание чувствовал за своей спиной в течение многих лет. Меня поразило столь разное отношение ко мне со стороны этих двух людей, и я невольно начал сравнивать их.
При первой возможности я постарался выбраться из Рима, из этой раскаленной печи, снова на побережье. Еле избавившись от дизентерии, случайным пароходом я добрался до Генуи и разгуливал там, надеясь, что другим пароходом бесплатно вернусь на родину. Денег у меня не было, а домой так тянуло! Я нашел приют в матросской таверне и платил по кроне в день за кров и стол, которые большего не стоили. Однако и это было для меня слишком дорого. Газеты, куда я посылал корреспонденции, редко их печатали. Каждый день топтался я в гавани, высматривая на рейде датские пароходы, но безуспешно. Наконец я решил отправиться в Гулль на одной норвежской шхуне в качестве грузчика.
По пути на пристань я встретил одну американскую чету — художника с женой, с которыми познакомился в Сицилии. Они уже купили билеты и должны были отплыть на родину через два-три дня на одном из крупных пассажирских пароходов «Северо-германского Ллойда», но неожиданно художник получил от торговой фирмы, пославшей его в Европу, распоряжение немедленно выехать во Флоренцию. Фирма имела крупную фабрику мебельно-обойных тканей, узоры для которых художник копировал со старинных церковных облачений. В телеграмме сообщалось, что во Флоренции он найдет редкие образцы узоров.
Муж и жена и раньше полушутя говорили, что охотно усыновили бы меня и взяли с собой в Америку. Они оба исповедовали какую-то странную религию, верили в переселение душ, и молодая женщина утверждала» что они имеют некоторые права на меня, так как она якобы уже встречалась со мной в какой-то предыдущей жизни, и ей было обещано, что ближе мы познакомимся на следующей стадии. В той жизни она была кошкой, а я певчей пташкой на ветке высокого дерева. Я не долго ломал голову, что мне сулит эта неожиданная встреча: муж и жена уговорили меня воспользоваться его билетом.
— Жена моя будет иметь в вашем лице спутника и защитника, мистер поэт, — сказал художник, — вы поедете с нею в качестве ее младшего брата. И вам наверняка повезет у нас в Америке. Мы нуждаемся в поэтах!
Предложение звучало довольно заманчиво. Оба они крепко верили в мое будущее и уже устроили через знакомых один мой рассказ в рождественском номере какого-то американского еженедельника. Раздумывать было нечего — кто не мечтал в те годы об Америке!
Но когда мы добрались до Средиземного моря, капитан парохода захотел удостовериться, есть ли у меня шестьдесят долларов, которые необходимо предъявить, сходя на берег в Нью-Йорке, — иначе капитану пришлось бы бесплатно везти меня обратно в Европу. Миссис Вильяме готова была немедленно выложить требуемую сумму, но немецкая щепетильность не позволила капитану примириться с этим. Денег у меня не оказалось, и меня высадили в Гибралтаре. Я приютился в ночлежке для негров, там их было немало. Негры работали преимущественно на погрузке пароходов, ежедневно заходивших сюда за углем. Англичане уверяли, что негры великолепно приспособлены для этой работы, которую грузчики других национальностей прямо проклинают, — угольная пыль не портит их черной кожи!
На следующее утро я встретил миссис Вильяме на единственной в Гибралтаре бесконечно длинной улице. Вместе с другими пассажирами она отправилась вчера на вершину гибралтарской скалы, чтобы посмотреть знаменитых диких обезьян, но отстала от компании, и когда наконец возвратилась в гавань, пароход уже отошел.
Итак, вместо Америки я попал в Испанию. Ну что ж, ведь нет худа без добра.
Как человек становится писателем? Я так часто слышал этот вопрос, что мне пришлось уяснить его для себя самого,— хотя лично меня он не особенно интересовал. Я никогда не усматривал сколько-нибудь существенной разницы между писателем и прочими людьми,— за исключением, конечно, случаев, когда писатель сам старался быть непохожим на других, то есть попросту рисовался. Вопрос, как стать человеком всегда интересовал меня гораздо больше; мне казалось, что именно это первая и главная цель. Чем тверже, обеими ногами, стоит писатель на правильном пути, чем больше общечеловеческого носит он в себе, тем большее значение приобретает он для общества.
Разумеется, для писателя не существует иных законов жизни, иных норм поведения, чем для прочих людей. По-моему, писателя часто попросту смешивают с лицедеем, с актером. Но истинный писатель не лицедей и не актер; высшее, чего он может достигнуть,— это стать стопроцентным человеком.
Можно выразить эту мысль и так:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45