Но творить во многих случаях означает — работать на будущее. Работа писателя зависит от многого.
И вот ты создал произведение, которое могли бы написать и другие,— если бы только догадались, как они утверждают! И вместе с тем оказывается, что это лучшее твое произведение. Да, многие вместе с тобой водят твоим пером. И, очевидно, каждое наиболее удачное произведение является плодом совместной работы.
Будь писатель только отдельной единицей, случайным явлением, неожиданно упавшим с неба прямо на головы людей, — никому не было бы дела до его творчества. Но если он чего-нибудь да стоит, то это благодаря тому, что он является представителем массы; и чем большую ценность он собой представляет, тем большее число людей признает его. Устами крупного мирового писателя говорит все человечество.
Впрочем, мелкие алмазы имеют тот же состав, что и крупные, и создаются тою же силою огромного движения, вызывающего уплотнение вещества. Предельное уплотнение материала — вот что играет решающую роль при создании литературного произведения. Но как добиться этого?
Некий копенгагенский коммерсант, которому понравилось одно мое произведение, написал мне восхищенное письмо. Но когда я ответил ему, он был поражен: мой почерк разочаровал коммерсанта, — любой из его младших конторщиков писал красивее.
Немногим дальше ушли в своих суждениях люди, придающие слишком большое значение эрудиции писателя. Многих интеллигентов привлекали мои книги, но моя малая начитанность разочаровывала их. А ведь, в сущности говоря, если хочешь жить полной жизнью, не остается времени глотать всякие суррогаты.
Одна дама сказала мне недавно: «Благодарю, я вообще не ем жареного гуся. И без того при малейшем раздражении у меня появляется гусиная кожа!» Писатель, чересчур начитанный, или художник, вечно бегающий по выставкам, пожалуй, не больше этой дамы разбирается в законах обмена веществ.
Разумеется, я читал. Подпаском я глотал всевозможные истории о разбойниках, и «Рокамболя», и «Парижские тайны»; кроме того, я хорошо знал библию и помнил наизусть почти весь псалтырь. Живя в учениках у сапожника, я запоем читал книги об индейцах. Но к подлинной литературе я подошел, лишь когда сам стал писать и критики начали ставить мне в пример образцовые произведения, и прежде всего Золя. Тогда я познакомился с некоторыми настоящими книгами. Но я никогда не читал лишь ради того, чтобы следить за литературой. В будни я был слишком перегружен работой, а в праздничные дни общение с другими людьми, и прежде всего с моими близкими — с женой и детьми, — было мне дороже самой лучшей книги.
Не из книжных червей и не из «примерных учеников» вырабатываются «писатели будней»; они выходя г скорее из тех учащихся, которые плохо слушают учителя, потому что голова у них полна разных будничных забот, а карманы набиты всякой всячиной, подобранной на свалках и проезжей дороге, — хламом, за которым не нагнулось бы ни одно «разумное существо». Мне кажется, лучше всего изобразил писателя Ханс Кристиан Андерсен в своей сказке «Дурень Ханс». У Ханса была способность, присущая всем простодушным людям, — восторгаться чудесными находками, которые другие люди считали просто хламом: расколотым деревянным башмаком, дохлой вороной, — и эта способность принесла Хансу победу. Но, разумеется, его союзником была сама жизнь в образе принцессы. Имей он дело лишь с тупицами писарями, он бы недалеко ушел.
В детстве я знавал одного старого крестьянина, который всему на свете дивился — и булыжнику на мостовой, и мухе, и былинке. «Как это замечательно!» — то и дело восклицал он. В работе он успевал мало, так как на каждом шагу останавливался и всему удивлялся. Люди потешались над ним: «Йеппе Хольм опять удивляется!» — говорили они, подталкивая друг друга локтями. Однако его уважали: он считался «знахарем», видел такие вещи, которые другим людям не дано было видеть. Он видел их в любой будничной обстановке, где они лежали под носом у всех. В душе он был писателем и до конца своей жизни не переставал искать ответа на свои вопросы. «Что у этого божьего человека на уме?» — спросил он, указывая на пастора, который пришел напутствовать его перед смертью.
Правда, он не писал книг. Но это ремесло не такое уж интересное. Как прекрасно творить, мыслить художественными образами, — но какое подчас мучение облекать их в плоть и кровь! Хотя иногда это все же доставляет большое удовольствие, — если знаешь, что все хорошо кончается. Но много ли радостей и счастливых исходов бывает в том мире, который мне приходилось изображать? Особенно редки эти радости теперь, когда все делается для того, чтобы отбросить бедняков назад, к мрачной эпохе средневековья.
«Так перемени тему! — говорят мне многие. — Ведь существуют и другие вещи, о которых можно писать».
Что же, однако, как не вера в жизнь — реквизиты «Дурня Ханса», — движет сегодня человечество вперед, к победе и строительству нового мира? Еще древние верили, что господь бог создал человека из праха. И не может быть движения вперед, пока он не стряхнет с себя этот прах. Путь создания истинно нового, свободного человечества и сегодня ведет снизу вверх.
Описывая свою жизнь, я пытался нарисовать путь сына пролетария, превращение его в такого представителя человеческого общества, у которого есть что сказать людям, особенно людям своего класса, — и он обращается к ним через свои литературные произведения. Я считаю это наилучшей формой общения с народом. И достиг я этого не в силу каких-то особых способностей, но в силу всего пережитого — нужды, борьбы, разочарований и радостей, которые я разделял с тружениками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45