(Об этом я догадался лишь несколько лет спустя, когда осознал огромное значение религии как снотворного лекарства для общества.) Но расспрашивать наших преподавателей было бесполезно, а кто же из учащихся мог вычитать это из книг? Итак, мы двигались дальше! Уж слишком занимали нас эти герои человечества, чтобы раздумывать о чем-нибудь другом! Мысль, что каждый солдат может стать генералом, невольно будила и во мне какие-то надежды.
Но как ни заманчива была мечта о блестящей будущности, в нее все-таки не верилось. Слишком велика была пропасть между Лютером, Ньютоном и прочими историческими личностями, и окружавшими меня людьми. Просто смешно было бы вообразить кого-нибудь из них будущим героем! Они не торопясь приходили на занятия и спокойно отправлялись домой. Казалось, их ничто не тревожит; те немногие из учащихся, что прошлой зимой еще вступали в споры, теперь примолкли. Мы были простыми людьми, и нам полезнее было слушать и знать больше о народе, чем о вышеупомянутых героических личностях. Внушать же молодым людям веру, что они будут своего рода наполеонами в области земледелия или коммерции, было небезопасно: это легко могло выбить их из будничной колеи, увести от реальной действительности. Они предались бы беспочвенным мечтам и фантазиям. Эти взгляды я пытался изложить в сочинении, которое нам задал написать Хольгер Бегтруп. Я сделал вывод, что будущему сельскому хозяину следует с помощью химии и геологии ближе и лучше познакомиться с природой, чтобы в развороченных плугом пластах почвы сразу распознать присутствие кремния и ракушек. Это куда полезнее, чем носиться с мечтой о каком-то герое!
Бегтруп показал сочинение директору, и тот заявил, что в нем отсутствует идеализм.
Не везло мне и с сочинениями на исторические темы. В большинстве их Людвиг Шредер находил положения, которые, как он выражался, «легко могли увести на ложный путь». При этом он критиковал в большинстве случаев как раз те места, которые мне самому особенно нравились, те высказывания, которыми я гордился. В одном из сочинений на тему о великих основателях
религий я сопоставил Будду, Иисуса и Магомета. Директор дал волю своему красноречию и посвятил целый час выявлению моих ошибок. Иисус ведь не основатель религии, а сын божий! Его вообще нельзя ставить в один ряд со смертными. Вся аудитория во время разбора сочинения смотрела на меня с сочувствием. Я стал в их глазах заблудшей овцой дома израилева. И лица их не выражали особой надежды на то, что меня еще можно вернуть в родное стадо. Сам же я даже гордился, что наш Зевс, как мы называли директора, посвятил столько времени разбору моего сочинения.
В кругах, причастных к Высшей народной школе, склонны противопоставлять мое отношение к ней отношению йеппе Окьера Однако мы с Окьером всегда были одного мнения относительно воспитания в Высшей грундтвигианской школе. Оба мы считали, что все, выдаваемое школой за свободу мысли, на деле является давлением на мысль и «принуждением к вере» — самой отвратительной из всех грундтвигианских идей. То, что весь учебный материал преподносился сквозь призму христианской религии, возмущало как меня, так и Окьера. Оба мы видели, что так называемая «школа подготовки к жизни» становится благодаря этому «школой подготовки к загробной жизни», что ее задача состоит не столько в том, чтобы будить и развивать в молодежи стремление вперед, к прогрессу, сколько в том, чтобы приучить молодежь, не раздумывая, крепко держаться за существующий строй, за бога, короля, отечество, капитализм и тому подобные отживающие устои. Оба мы были того мнения, что, несмотря на все старания казаться прогрессивной, эта школа враждебна прогрессу, если не прямо реакционна. Оба мы признавали, что вынесли из Асковской школы главным образом представления, а не знания, и слишком многое из усвоенного следует еще раз переосмыслить, прежде чем применить на практике.
В некотором отношении Асков меня просто разочаровал. И если иногда, в противоположность Окьеру, я так тепло высказывался о своем пребывании в Лековской школе, то я делал это прежде всего из чувства благодарности, и, кроме того, я считаю Высшую народную школу порождением своего времени, а потому не требую от нее ничего большего. Мое недовольство учебной программой и системой преподавания смягчалось в значительной мере чувством теплой благодарности молодого студента за то, что школа помогла мне перешагнуть через непереходимую межу, отделявшую тогда людей физического труда от людей труда умственного.
Я многим обязан Высшей народной школе — вот почему я могу откровенно признаться в моей симпатии к ней. Но если рассмотреть этот вопрос глубже, сделать попытку разобраться, что дала школа мне лично, и воздать преподавателям по заслугам, то задача окажется сложнее.
Масштабы в Аскове были совсем другие, нежели в маленькой Борнхольмской Высшей народной школе; и от учащихся требовалось кое-что посерьезнее, чем собирать знания по зернышку. Для молодого, пытливого ума здесь было все-таки много материала. Штатные учителя славились своей опытностью, а частенько наезжали и университетские профессора прочесть одну-две лекции. Мы, учащиеся, впрочем, считали, что приезжим трудно равняться с нашими собственными лекторами, во всяком случае в смысле простоты и доходчивости изложения. Многое, казавшееся недоступным пониманию, становилось в изложении наших лекторов совсем простым и ясным. Явления физики и химии перемещались из мира чудес в мир реальности, делались как бы осязаемыми, подчинялись общим законам природы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45