Болезнь внесла свою лепту, как и те люди, которые пленили меня своей честностью, — например, крестьянин Ханс Даль. Помогли, — когда мне приходилось особенно туго, — и другие, считавшие, что я «родился в сорочке».
Люди могут оказать на человека сильное влияние, от которого ему уже не избавиться. И, видимо, лучше всего запоминается душевная теплота.. После смерти матери наиболее благодарную память оставила во мне фру Мольбек, женщина редкой доброты. Сам я в качестве писателя доставил ей лишь одни огорчения. Когда она после выхода в свет моих первых книг отвернулась от меня, я по-настоящему понял, во что обходится человеку решимость идти собственной дорогой.
Мне кажется, что я шел, — хотя порой и сбиваясь с пути, — к служению самому высокому идеалу на земле — мирному, честно трудящемуся человечеству. В том, что я взял правильный курс, убеждают меня многие трогательные высказывания различных людей. Одно из таких высказываний я позволю себе привести в заключение, как доказательство того, какую огромную ответственность несет писатель именно в наше время, когда во многом покончено с пережитками и традициями прошлого. Люди старого времени в важных случаях жизни опирались на традиции: так-то и так-то следует поступать в случае серьезной болезни, перед смертью, при супружеских неладах и т. п., — потому что так поступали отцы, деды и прадеды. Традиции очень укрепляли позицию отдельного человека,— благодаря им он чувствовал себя прочным звеном в общей цепи. В наше время человек лишен такой поддержки отживших традиций, ему не на кого положиться, кроме как на самого себя. Зато он нередко ищет примеры и поддержку в любимых литературных героях, поставленных автором в положение, сходное с его личным. Каждый из нас, вероятно, знает это по себе.
Спустя несколько лет после Первой мировой войны, когда я еще жил в южной Германии, я получил из Мюнхена письмо от одного крупного чиновника. Он сообщал, что препровождает при сем, согласно завещанию его покойной супруги, ее «последнее волеизъявление». Написанное дрожащей рукой, оно гласило:
«Господин Андерсен Нексе! Мне пятьдесят пять лет, всю свою жизнь я провела в довольстве, и до тех пор, пока не попалась мне в руки ваша книга «Дитя человеческое», не имела понятия о том, что такое бедность и нищета. Еще несколько лет назад мне советовали лечь на операцию, но у меня все не хватало духу. Теперь же я подумала: «Если Дитте могла перенести столько, то и ты можешь выдержать боль». Я согласилась, и пока меня готовили к операции, я, лежа в постели, черпала силы и бодрость в общении с Дитте. Но когда мне сделали операцию, врачи объявили, что болезнь слишком запущена и я не выживу. Тяжело было услышать это. Но я утешаю себя мыслью о Дитте. «Если она могла умереть в двадцать с чем-то лет, даже не испытав хорошей жизни, то ты и подавно можешь умереть, прожив столько лет в полном довольстве», — говорю я себе самой. И вот лежу теперь и перечитываю «Дитя человеческое» в ожидании смерти. Держась за руку Дитте, я ухожу...»
Эта женщина тоже принадлежит до некоторой степени к категории «пассажиров незанятых мест».
Писатель, больше чем кто-либо, несет огромную, если не сказать величайшую, ответственность перед человечеством.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45