Первая жажда знаний была утолена, ничто уже не поражало новизною. Яснее вырисовывались цели школы и намерения преподавателей, особенно директора, который был лишен педагогического такта и гибкости. Ему нелегко было привлечь внимание слушателей своими тяжеловесными лекциями. Он старался вбивать свои мысли в головы учащимся, твердя без устали одно и то же, пока беднягам не начинало казаться, что все между небом и землей существует лишь для подтверждения истин, проповедуемых религией. Людвиг Шредер пережевывал библейскую жвачку, ставил авторитет библии выше всякой науки, и его взгляды накладывали печать на все преподавание в школе. Только Якоб Аппель еще сохранял достаточно самостоятельности, чтобы не подчинять физику библии.
Все это не только рождало во мне сильный внутренний протест против методов директора, но и настраивало против религии. Раньше религия представлялась мне пройденным этапом, который я с легким сердцем оставил позади. Теперь мне казалось необходимым уяснить себе, что я, собственно, имею против христианства и почему стал его противником.
Почему, в самом деле, все должно рассматриваться в свете христианской религии — и всемирная история, даже до рождества Христова, и естествознание и все остальное! Если весь смысл в том, чтобы каждый человек после смерти попал на небо, то разве нельзя стремиться к этому, не подтасовывая фактов? Неужели необходимо кромсать историю, игнорировать главное, — а именно, естественную эволюцию, — для того лишь, чтобы спасти веру в вечную жизнь? Недоставало еще, чтобы мы стали отрицать эволюцию для подтверждения того, что мы-де происходим от Адама и Евы!
Когда мы учились в школе, мы постоянно сталкивались с вопросами, вставшими преградой на том пути, который указывался нам как единственно верный. Оставалось как будто одно: не подымать никаких вопросов, совсем не рассуждать, даже про себя, а лишь верить, слепо верить! Но ведь школьное преподавание имеет целью разбудить мысль, развить мышление, да и преподаватели наши были слишком знающие и добросовестные специалисты, чтобы по доброй воле становиться гасителями мысли.
Историю войн решительно вычеркнули из школьной программы, но не заменили преподаванием истории культуры в широком смысле — как истории прогресса, достигаемого человечеством путем мирного труда, — а просто сосредоточивались на биографиях отдельных выдающихся личностей, считая это одним из важнейших факторов в воспитании дельных и полезных граждан. Как преподавателям истории, так и преподавателям естественных наук рекомендовано было подробно останавливаться на биографиях крупных деятелей, которым приписывалась решающая роль во всех событиях. Однако взаимосвязь этих событий в историческом процессе игнорировалась. Общего обзора эволюции и прогресса человечества не давалось. Всемирная история как бы распадалась на массу отдельных случайных событий, значение которых, разумеется, заключалось в том, что управлял ими сам господь бог, который в надлежащие моменты посылал на землю нужных действующих лиц.
Было что-то фальшивое во всей системе нашего обучения. Преподаватели подчеркивали победу героев мирного прогресса над героями войн — то есть победу свободомыслия и разума над злом. Это должно было приобщить и нас к крупнейшим представителям человечества1 заставить брать с них пример! А ведь на деле-то школа наша вовсе не ставила себе задачу создавать новых наполеонов, ньютонов, типенов, а просто подготавливала рядовых граждан, которым предстояло вернуться на свои места, к своему делу. Но для осуществления этой прекрасной задачи — подготовить из нас людей будничного труда — школа учила нас преклонению перед всем исключительным, выдающимся — культу индивидуализма Каждый из нас должен был верить, что он добьется самого высокого положения. Этим преподаватели как бы стремились удовлетворить заложенное в молодежи стремление к активности.
В самом деле, было не только занимательно, но и захватывающе интересно знакомиться с великими людьми, которые повелевали событиями; было радостно сознавать, что разум после долгой борьбы восторжествовал над грубой физической силой. Лютер, например, был настоящим гигантом, не знавшим страха там, где другие смиренно отступали. И то обстоятельство, что он происходил из рабочей семьи, как-то подымало во мне дух. Зато трудно было примириться с тем, что он не вступался за бедных крестьян, а, напротив, подстрекал помещиков истреблять их, как бешеных собак. В мире сказок, в поэзии сильный герой всегда вступается за бедных и слабых, даже главари разбойничьих банд принимают их сторону, помогают отомстить и нередко взять верх над обидчиками. Зато и бедняки делятся с такими героями последним куском хлеба, прячут их от преследований и часто предпочитают пойти на смерть, чем выдать их властям.
Лютер, однако, прибегал за помощью не к беднякам, а к князьям. Почему он это делал? Ведь это было противоестественно, раз он в конечном счете отстаивал свободу совести для простых людей. И нельзя же допустить, чтобы князья были в то время больше заинтересованы в духовном освобождении и просвещении народа, чем он сам! Трудно было согласиться и с таким объяснением, что бедняки крестьяне будто бы руководствовались лишь чисто материальными интересами, что им хотелось только посытнее жить, а Лютер и князья боролись якобы за духовные блага, за человеческую душу!
У меня складывалось впечатление, что борьба велась Лютером не столько в возвышенных интересах христианства, сколько в чисто земных интересах, что реформация в равной степени носила как социальный, так и церковный характер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45