ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Он летел домой, спеша сообщить, сколь великую честь оказали отцу передовые люди национального движения.
--Отец, вот когда наконец ты можешь доказать всему миру, что ты истинный румын! —не своим голосом закричал он прямо с порога с пылавшим от возбуждения и бега лицом, напугав всех домашних.
Херделя в душе радовалась, как дитя, одной только мысли, что Армандия может послать в Будапешт депутата-румына, причем румына истинного, явного, не такого, как Чокан, хотя Чокан, царствие ему небесное, кое-когда и оказывал ему мелкие услуги. Однако он остерегался выказывать свои настроения из боязни, как бы кто не донес на него... А теперь, когда Титу увлеченно говорил об этом, он вдруг почему-то вспомнил последнее посещение субинспектора и его угрожающие намеки.
— А по-моему, самое благое дело вовсе не вмешиваться ни тем, ни другим способом, — напустив на себя строгость, сказала г-жа Херделя с пренебрежением в голосе. — Отец человек старый, ему надо свои беды распутывать, а не дурить вместе с этими верчеными... Будто уж ваш Грофшору гору своротит... Знаем мы ему цену!.. А если потом венгры заедят отца и он очутится без места, думаешь, Грофшору пристроит его?
Титу возмутился такой расчетливостью.
— То есть как?! Значит, за грошовое жалованье венгры могут замкнуть душу?.. Такая трусость равносильна национальной измене, это значит расписаться в собственном ренегатстве! Среди кого мы здесь живем, среди венгров или румын?.. Как ты думаешь, можем мы потом показаться в люди, если и такой малости не сделаем для блага румын?
Гиги всем сердцем разделяла воззрения брага, приняв во внимание, что на балах у нее не будет тогда кавалеров, а впоследствии и женихов.
- А ты чем в облаках-то витать, лучше бы подыскал себе место, ты вон какой детина, сам уже понимаешь, сколько у нас забот! — с сердцем сказала г-жа Херделя.
— Ты, мама, только и знаешь, заботы, заботы! — пробурчал Титу, осекшись.
— Вот именно знаю, потому что у меня голова на плечах! — вскипела та. — Помощником письмоводителя быть тебе не угодно, учителем тоже, а есть ты горазд! Так, конечно, можно куражиться! Нет, милый мой, давай покряхти-ка и ты, а то лень-матушка до добра не доведет!
Сам Херделя молчал. Облокотясь на стол и подперев ладонью голову, он тупо смотрел на левый ботинок. Свет лампы, свисавшей с потолка, падал ему на макушку, на серебристо-белые волосы... Ему хотелось повздыхать, но он сдерживался. И пока г-жа Херделя сражалась с Титу, перед его мысленным взором прошла вся его жизнь, полная унижений, несбывшихся надежд, беспрерывных неудач, жизнь, только и дурачившая его, вечно навязывая ему компромиссы, из-за которых он никогда не мог прислушаться к голосу сердца, жизнь, оставившая в его душе столько едкой горечи... Две слезы трепетали в его потупленных кротких глазах — сожаление о жизни, растраченной на сизифов труд.
— Ох-ох-ох! — вздохнул он наконец, когда на миг наступило молчание. — Жестока жизнь, право, жестока!
4
Увертка Василе Бачу настолько ошарашила Иона, что он в тот вечер молча лег и спал без просыпа, как будто ничего и не случилось. Но наутро в воскресенье, когда он вышел из дому и взглянул на поле, ему вспомнились слова тестя и страх дрожью пронизал его от закравшейся мысли, что все хлопоты были напрасны, коли он так и остался без земли... Он сел на приспу, обуреваемый злобой, страхом, растерянностью и отчаянием... Сперва он решил отдубасить Бачу, чтобы тот знал совесть. Потом сказал себе, что ни злостью, ни битьем горю не поможешь. Виноват только он сам, — в последний момент от радости совсем потерял голову, повенчался, не дождавшись, пока будут сданы бумаги на запись в поземельные книги.
Возвратясь из церкви и видя, что он все сидит на приспе, чем-то удрученный, Зенобия почуяла недоброе и, чтобы развязать ему язык, спросила:
— Ну чего рассиживаешься? Давно бы сменил одежду-то да прошел по селу насчет работников, гляди вот, только твоя земля и останется непахан-ной!
— А тебе-то что за дело? От тебя, прости бог, мне только и достались бедность да недоля! — срыву бросил Ион.
— Да что тебе еще от нас надо, тебе же тесть всего вдоволь дал! — сказала Зенобия, по-лисьи взглядывая на него.
— Как не дал. Ясное дело, дал,—с горечью буркнул он. — Иль не видишь, что я от его щедрот сгорбатился?
Зенобия не отцеплялась от него, пока не выпытала всего, и потом разразилась проклятьями, рассыпая их еще обильнее, как только на дворе показалась Ана, перепуганная ее криками. Когда мать кляла невестку с пущим жаром, в душе Иона вдруг проблеснул светлый луч: через Ану нужно выправить свою ошибку. Он пока еще не знал, как и что сделать, но чувствовал, что только она и может выручить его.
— И уродка и нищая!.. Нечего сказать, подцепил кралю, сынок! — во все горло орала Зенобия.
— Но, карга, будет тебе! — цыкнул вдруг на мать Ион.— Чего лезешь, как оса в глаза? Лаяться вы горазды, а сами в нищих меня оставили, да?.. Она, что ли, виновата? Чем она-то виновата?.. Тогда зачем орешь на нее?.. Проваливай отсюда, не то таких чертей задам, не возрадуешься у меня!
Ана с собачьей преданностью взглянула на мужа, и глаза у нее налились слезами, она чувствовала себя виноватой перед ним, что приревновала его к Флори-ке, а он вон какой добрый и как любит ее, даже мать отругал из-за нее. Жаркие, утешительные слезы так и бежали у нее, а лицо расплылось в улыбке от непомерного счастья, особенно когда Ион подошел к ней и ласково сказал:
— Не плачь, Ануца... Ты только мне в глаза смотри, а до других тебе и заботы нет!
Вечером, в постели, Ион выложил ей все свои жалобы, сказал, что она могла бы добром усовестить Василе, пускай он по-честному отдаст то, что пообещал тогда перед свидетелями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
--Отец, вот когда наконец ты можешь доказать всему миру, что ты истинный румын! —не своим голосом закричал он прямо с порога с пылавшим от возбуждения и бега лицом, напугав всех домашних.
Херделя в душе радовалась, как дитя, одной только мысли, что Армандия может послать в Будапешт депутата-румына, причем румына истинного, явного, не такого, как Чокан, хотя Чокан, царствие ему небесное, кое-когда и оказывал ему мелкие услуги. Однако он остерегался выказывать свои настроения из боязни, как бы кто не донес на него... А теперь, когда Титу увлеченно говорил об этом, он вдруг почему-то вспомнил последнее посещение субинспектора и его угрожающие намеки.
— А по-моему, самое благое дело вовсе не вмешиваться ни тем, ни другим способом, — напустив на себя строгость, сказала г-жа Херделя с пренебрежением в голосе. — Отец человек старый, ему надо свои беды распутывать, а не дурить вместе с этими верчеными... Будто уж ваш Грофшору гору своротит... Знаем мы ему цену!.. А если потом венгры заедят отца и он очутится без места, думаешь, Грофшору пристроит его?
Титу возмутился такой расчетливостью.
— То есть как?! Значит, за грошовое жалованье венгры могут замкнуть душу?.. Такая трусость равносильна национальной измене, это значит расписаться в собственном ренегатстве! Среди кого мы здесь живем, среди венгров или румын?.. Как ты думаешь, можем мы потом показаться в люди, если и такой малости не сделаем для блага румын?
Гиги всем сердцем разделяла воззрения брага, приняв во внимание, что на балах у нее не будет тогда кавалеров, а впоследствии и женихов.
- А ты чем в облаках-то витать, лучше бы подыскал себе место, ты вон какой детина, сам уже понимаешь, сколько у нас забот! — с сердцем сказала г-жа Херделя.
— Ты, мама, только и знаешь, заботы, заботы! — пробурчал Титу, осекшись.
— Вот именно знаю, потому что у меня голова на плечах! — вскипела та. — Помощником письмоводителя быть тебе не угодно, учителем тоже, а есть ты горазд! Так, конечно, можно куражиться! Нет, милый мой, давай покряхти-ка и ты, а то лень-матушка до добра не доведет!
Сам Херделя молчал. Облокотясь на стол и подперев ладонью голову, он тупо смотрел на левый ботинок. Свет лампы, свисавшей с потолка, падал ему на макушку, на серебристо-белые волосы... Ему хотелось повздыхать, но он сдерживался. И пока г-жа Херделя сражалась с Титу, перед его мысленным взором прошла вся его жизнь, полная унижений, несбывшихся надежд, беспрерывных неудач, жизнь, только и дурачившая его, вечно навязывая ему компромиссы, из-за которых он никогда не мог прислушаться к голосу сердца, жизнь, оставившая в его душе столько едкой горечи... Две слезы трепетали в его потупленных кротких глазах — сожаление о жизни, растраченной на сизифов труд.
— Ох-ох-ох! — вздохнул он наконец, когда на миг наступило молчание. — Жестока жизнь, право, жестока!
4
Увертка Василе Бачу настолько ошарашила Иона, что он в тот вечер молча лег и спал без просыпа, как будто ничего и не случилось. Но наутро в воскресенье, когда он вышел из дому и взглянул на поле, ему вспомнились слова тестя и страх дрожью пронизал его от закравшейся мысли, что все хлопоты были напрасны, коли он так и остался без земли... Он сел на приспу, обуреваемый злобой, страхом, растерянностью и отчаянием... Сперва он решил отдубасить Бачу, чтобы тот знал совесть. Потом сказал себе, что ни злостью, ни битьем горю не поможешь. Виноват только он сам, — в последний момент от радости совсем потерял голову, повенчался, не дождавшись, пока будут сданы бумаги на запись в поземельные книги.
Возвратясь из церкви и видя, что он все сидит на приспе, чем-то удрученный, Зенобия почуяла недоброе и, чтобы развязать ему язык, спросила:
— Ну чего рассиживаешься? Давно бы сменил одежду-то да прошел по селу насчет работников, гляди вот, только твоя земля и останется непахан-ной!
— А тебе-то что за дело? От тебя, прости бог, мне только и достались бедность да недоля! — срыву бросил Ион.
— Да что тебе еще от нас надо, тебе же тесть всего вдоволь дал! — сказала Зенобия, по-лисьи взглядывая на него.
— Как не дал. Ясное дело, дал,—с горечью буркнул он. — Иль не видишь, что я от его щедрот сгорбатился?
Зенобия не отцеплялась от него, пока не выпытала всего, и потом разразилась проклятьями, рассыпая их еще обильнее, как только на дворе показалась Ана, перепуганная ее криками. Когда мать кляла невестку с пущим жаром, в душе Иона вдруг проблеснул светлый луч: через Ану нужно выправить свою ошибку. Он пока еще не знал, как и что сделать, но чувствовал, что только она и может выручить его.
— И уродка и нищая!.. Нечего сказать, подцепил кралю, сынок! — во все горло орала Зенобия.
— Но, карга, будет тебе! — цыкнул вдруг на мать Ион.— Чего лезешь, как оса в глаза? Лаяться вы горазды, а сами в нищих меня оставили, да?.. Она, что ли, виновата? Чем она-то виновата?.. Тогда зачем орешь на нее?.. Проваливай отсюда, не то таких чертей задам, не возрадуешься у меня!
Ана с собачьей преданностью взглянула на мужа, и глаза у нее налились слезами, она чувствовала себя виноватой перед ним, что приревновала его к Флори-ке, а он вон какой добрый и как любит ее, даже мать отругал из-за нее. Жаркие, утешительные слезы так и бежали у нее, а лицо расплылось в улыбке от непомерного счастья, особенно когда Ион подошел к ней и ласково сказал:
— Не плачь, Ануца... Ты только мне в глаза смотри, а до других тебе и заботы нет!
Вечером, в постели, Ион выложил ей все свои жалобы, сказал, что она могла бы добром усовестить Василе, пускай он по-честному отдаст то, что пообещал тогда перед свидетелями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156