Наконец он просунул голову в дверь и, поманив свою супругу, медовым голосом сказал клиентам:
— Вы уж извините... вино ключом кипит... жена нужна...
Когда корчмарка ушла, поп из Вэрари стал распевать церковные песнопения, к великому негодованию Белчуга, который не мог поощрять подобного кощунства со стороны духовной особы. Начался серьезный спор, прерванный появлением корчмарки с токаной, рассчитанной на великанов, и самого корчмаря с казанком вскипяченного вина.
В мгновение ока были убраны все порожние бутылки и объедки, правда, поп из Вэрари долго не хотел расстаться со своей бутылкой красного вина, пока ее не отнял у него доктор Филипою.
Угостились на славу... По мере утоления голода они все чаще опорожняли стаканы, бойчее работали языком. Веселье росло. Время летело незаметно. Когда Херделя вспомнил о своем обещании вернуться к ужину домой, было уже совсем поздно. Он вопросительно взглянул на Титу, тот ответил ему заговорщицкой улыбкой.
«Теперь уж все разно поздно, что зря мучиться!» — утешал себя старик, потягивая вино из стакана.
Учитель Спэтару, невзрачный, со светлой бородкой клинышком, в приступе долго сдерживаемого воодушевления вдруг запел песню «Пробудись, румын». Кипу побледнел и закусил губу. Но, убедившись, что почти все подтягивают учителю, он вскочил на ноги и прервал пение, сказав:
— Я не позволю, господа, заниматься здесь поли тикой !
Уязвленный Спэтару тоже сорвался с места и раскричался на Кицу, сверкая гневными пьяными глазами:
— А я не позволю вам нагличать, милостивый государь! Тут вам не ренегатская ваша канцелярия, понятно? Там вы себе орите, а не здесь, в обществе порядочных людей!.; Впрочем, если вам не нравится, вон и дверь!
— Господин учитель,- рассвирепел Кицу,—не забывайте, пожалуйста, с кем вы говорите!
— С ренегатом, это я прекрасно знаю! Вы были моим учеником, но я стыжусь этого, потому что совести в вас ни на грош!..
Кицу вскипел и собрался уходить. Несколько миротворцев, с Херделей во главе, бросились удерживать его. Тем временем Спэтару торжествующе вопил:
— Пускай проваливает к чертям! Ренегатов нам не нужно!
Кицу, разумеется, остался, пренебрежительно проворчав :
— Его счастье, что он пьяный, а то бы я ему...
Лесничий Мадарас, отличавшийся терпимостью, добродушно заметил, обратясь к Кицу:
— Почему бы им и не попеть, дорогой, если им хочется?.. Вы преувеличиваете.
— Я не могу допускать шовинистической агитации где бы то ни было,—негодовал Кицу.—Мне совесть не позволяет, а это именно агитация!
— А, какая там агитация, — пробормотал лесничий. — Бросьте вы эту агитацию. Словно государство рухнет от одной песни... Я, например, жалею, что не знаю ее, а то бы тоже спел, вот так-то!
— Послушайте его, милостивый государь, и постыдитесь!—проревел Спэтару.—Он венгр, а вы имеете наглость называть себя румыном! Тьфу!.. Почтеннейший, дайте я вас облобызаю! Вы превосходный человек! — прибавил он, устремляясь к Мадарасу и звучно чмокая его. — Мы отлично знаем, что во всех гонениях на нас повинны ренегаты... Ренегаты, жиды и прочая шваль!
Спор разгорался дальше больше, грозя никогда не кончиться, к радости Ланга, который чувствовал, что попойка протянется до бела дня. Титу все молчал, изнывая от нетерпения и выжидая благоприятного момента, когда бы можно улизнуть. Спэтару забрал себе в голову во что бы то ни стало убедить Кицу, что он подлый трус, как и все ему подобные, и стал перебирать несправедливости и обиды, которые чинят румынам в Венгрии.
— Нас угнетают больше, чем рабов в древности! — часто вставлял важный и сумрачный Белчуг.
Адвокат Дамьян, с бабьим лицом, с большими ярко-голубыми глазами, вторил Спэтару, адресуясь преимущественно к лесничему Мадарасу, который одобрительно кивал головой, меняя выражение лица соответственно обстоятельствам. По временам адвокат оборачивался в ту сторону, где сидел податной инспектор, стараясь растолковать ему по-венгерски, о чем речь, но как только тот пробовал возразить, адвокат снова переходил па румынский и повертывался к Мадарасу.
Кицу был туг па возражения и на все доводы учителя отвечал с высокомерной улыбкой:
— Тенденциозные домыслы!.. Дайте мне серьезные аргументы, а не ирредентистскую брехню!
Майеряну скоро захмелел и почел своим долгом всем противоречить. Он гордо отвергал обвинения Спэтару и яростно оспаривал Кицу, пытаясь доказать обойм лагерям, что румынский ирредентизм существует лишь в воображении шовинистов. Ему никак не давали закончить речь, он багровел, пыхтел от досады и вперял глаза в потолок.
— Мы хотим быть свободными и независимыми, господа! — взревел под конец Спэтару. — Мы хотим объединиться с нашими братьями во всех концах земли!
Дамьян тотчас доказал податному инспектору на фактах из истории всех народов, что желание объеди-нения с братьями по крови — это естественное стремление, которому никакая сила не может воспрепятствовать, а Мадарас, воодушевленный выпитым, поднялся и вскричал:
— Я «за», господа! Братия так братья! Да восторжествует справедливость!
Солгабир Кицу, отчаявшись, опять собрался уходить. Он медленно надел пальто и дошел до двери, сердито бурча и выжидая, не бросится ли кто удерживать его. Но так как теперь никто не звал его, он сам вернулся, главным образом из-за того, что ему пришел на ум разительный довод.
— Если бы в этой стране не было свободы, развевы могли бы говорить такие вещи, да еще в моем присутствии? — гаркнул он, стаскивая с себя пальто и усаживаясь на прежнее место.
Спэтару, Дамьян и дане доктор Филипою, который пьяным обычно молчал, как воды в рот набравши, и один голос отпарировали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156