В семидесяти девяти письмах и почтовых открытках, присланных ей впоследствии, он мало-помалу излил свою страсть, которую в нем зажгли ее красота, кротость, тонкая образованность и прочие достоинства, замеченные им с первого взгляда, но столь многочисленные, что ему потребовалось бы более года времени и несметное количество бумаги, чтобы перебрать их все. После первых писем Лаура была и нерешительности — отвечать ему или не отвечать? Случилось как раз так, что сердце ее было свободно. Один лицеист из Армадии, который ухаживал за ней два года и уже начал интересовать ее, став бакалавром, сразу уехал, не написав ей ни строчки, и она принуждена была вырвать его из сердца, хотя и с болью. Ее сомнения рассеял Титу своим мудрым советом: можно и написать ему, но с большой осмотрительностью. И Лаура послала богослову Джеордже Пинте двадцать писем и двадцать три цветные открытки, в которых она слегка кокетничала сентиментализмом, но даже и намеком не сулила ему любви. Ибо Лаура, хотя ей было только девятнадцать лет, имела весьма серьезные взгляды на любовь и не допускала мысли полюбить кого-то после столь краткого знакомства. «Любовь — вещь хрупкая,— меланхолично говорила она, — и порывчивостью ее разобьешь». Пинтя запомнился ей только тем, что он был на два пальца ниже ее ростом, а она терпеть не могла маленьких мужчин. И потом, пока он бомбардировал ее письмами, она познакомилась с одним юношей, высоким, застенчивым, деликатным и красивым студентом-медиком Аурелом Унгуряну. Впервые они встретились на студенческом балу в Армадии, на рождественские каникулы он приходил в Припас четыре раза, на пасхальные — десять раз, а теперь, в летние каникулы, бывал чуть не каждый день. Из частых встреч возникла любовь, и Лауре она была особенно дорога, потому что Аурел довольствовался лишь пожиманием ее руки крепче обычного, надавливая при этом на средний палец, что на языке влюбленных означало: «Я люблю тебя всем сердцем».
Как только в душе Лауры определилась любовь к Аурелу Унгуряну, ей уже прискучили настойчивые излияния Пинти. Ей казалось, что это оскверняет ее чувство, которое она желала сберечь во всей непорочности единственно для медика. В доказательство искренности на пасху она призналась Аурелу, что Пинтя надоедает ей любовными письмами. Аурел, хорошо знавший Пинтю по лицею, растерялся и смущенно сказал:
— Простите, Пинтя очень славный юноша... очень и очень...
Лаура догадалась, как ему, должно быть, больно от такого признания, и больше не упоминала про Пинтю, а когда Аурел спрашивал ее, она отвечала с убийственным безразличием, из чего можно было заключить, что ее сердце на веки вечные принадлежит одному ему...
Старики отнюдь не поощряли чувств Лауры. Перечитывая письма богослова, раз от разу все более пылкие, они подумали про себя, а потом высказали открыто, что писать так, как пишет Пинтя, может только очень хороший человек. Они полюбили его, не видав в глаза, и их симпатия к нему возрастала по мере того, как разгоралось пламя его страсти в письмах к Лауре.
— Хорошо, кабы вышло что-нибудь серьезное,— все чаще вздыхала мать.
— Э-э, господи, да это просто счастье заполучить такого замечательного зятя! — добавлял учитель, прищелкивая языком в знак величайшего удовольствия.
Подобные помыслы возмущали Лауру тем более, что родители высказывали их после долгих сетований на бедность, на неопределенность положения с домом, на бесконечные трудности жизни, на «материалистские времена»... Когда они доходили до «материалистских времен», девушка и вовсе сердилась, понимая, что ее разят ее же собственным оружием. Она плакала, сыпала проклятьями, запиралась в гостиной, находя утешение в том, что страдает ради Аурела, и еще сильнее влюблялась в него. Гиги, обожавшая сестру, оставалась сражаться с родителями, а истощив все доводы против богослова, тоже ударялась в слезы. Тогда Лаура звала ее к себе, и они, как плакальщицы, причитали вместе, потом смеялись над письмами Пинти и отводили душу в разговорах об Ауреле.
Восьмидесятое письмо, прибывшее через несколько дней после того, как Белчуг распекал Иона в церкви, Пинтя адресовал старикам и в нем просил навек руки их прелестной Лауры, с добавлением, что, в случае благоприятного ответа, он позволит себе явиться лично, чтобы услышать слово счастья из ее и их уст. Главная сенсация содержалась в постскриптуме, где говорилось: «Считаю излишним напоминать, что материальные вопросы мне совершенно чужды и безразличны. Его преосвященство епископ назначил мне хороший приход в Сатмаре, и мы будем избавлены от насущных забот». Это значило, что Пинтя желает взять Лауру без приданого.
— Наконец-то подвалило счастье! — воскликнул обрадованный Херделя.— В честь такой новости следует выпить. Что скажешь, женушка?
— Дай бог, в добрый час! — прослезилась она в избытке чувств помешивая токану (Токана — мясное или овощное блюдо с острой приправой.), томившуюся на огне. Учитель отыскал бутылку, ополоснул ее водой и с гордостью отправился к Авруму за ракией, а заодно и поделиться с ним великой радостью.
Лаура была настолько поражена письмом, что да самого ухода Хердели не могла выговорить слова. Но когда она опомнилась, ей вдруг представился Аурел, смотревший на нее с печальным укором. Глаза ее налились слезами, и она страдальчески воскликнула:
— Я не выйду замуж!.. Даже и не думайте, что я свяжу свою жизнь с таким...
Гиги только и ждала, когда Лаура откроет огонь, и тотчас пустилась объяснять матери, что такое замужество было бы непоправимым несчастьем, потому что Лаура ненавидит Пинтю, потому что Пинтя ниже Лауры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156