Его редкие, шлепающие по грязи шаги отдавались по улице, все отдаляясь, пока не стихли совсем. В обступившем ее безмолвии девушка умоляюще шептала:
— Ионикэ! Ионикэ!
Тем не менее в душе у нее теплилось радостное чувство. Он вернулся к ней, значит, любит!.. Никогда, верно, ей не снились такие счастливые сны, как в ту ночь...
На другой день Ану словно подменили. Лицо ее рдело румянцем от ясной веры. Она живее двигалась, работала с большей охотой, и ей почему-то хотелось показать всем, как она счастлива.
Джеордже, сразу заметивший эту перемену, сперва обрадовался, думая, что она поддается. Ана уже не вздыхала и не плакала. Но, казалось, она была в страшном нетерпении, сидела точно на иголках, как будто только и ждала, когда он соберется уходить... Подумав, Джеордже решил, что это, должно быть, неспроста. И тут у него проблеснуло в голове: «Ион!»
Хотел он прогнать эту мысль и не мог. В голове у него, точно удары молота, стучало: «Ион!.. Ион!.. Ион!..»
2
Когда на другой день стражник принес Иону повестку, он равнодушно пожал плечами, спросил, в какой день будет суд, потому что не знал венгерской грамоты, и отдал повестку Зенобии, велев припрятать за матицу, чтобы не забыть числа. Он только сказал про себя: «Значит, все-таки правда?» — и потом уже больше не думал о Симионе Лунгу, как, впрочем, не думал и до сих пор. Вечером он опять отправился к Ане. Так и пошло...
Гланеташу испугался повестки и стал донимать Иона: сбегай-де к господину учителю, попроси совета, как и что делать. Херделя слыл мастером на все руки — он дергал зубы, как ни один доктор, и быстро и без всякой боли, и в законах знал толк получше любого адвоката. Прежде небось по всякому пустяку бегал к нему или с барчуком Титу советовался, почему бы не сходить и теперь, когда дело дошло до суда, а с судьями, как известно, шутки плохи? Но речи старика были Иону как об стенку горох. Он теперь только об Ане и помышлял. Ничего знать не хотел, пока не заставит Василе Бачу отдать за него Ану вместе со всем состоянием.
День суда приходился на четверг, когда в Армадии был базар. Вместе с Ионом пошли и родители, им надо было продать два четверика кукурузы, чтобы выплатить податные, — по селу уже ходил примарь с помощником письмоводителя, взимал налоги с недоимщиков.
Играло скупое осеннее солнце, озаряя окрестности ровным желтым светом, пригревая в самый раз. В кротких объятьях его лучей омертвелая земля, казалось, задышала вольней, присмиревшие деревья расправляли медную листву... По шоссе неумолчно грохотали каруцы, спешившие на базар, обгоняя одна другую. Припасовцы, почти все пешие, кто с мешками, кто с переметными сумами, бойко вышагивали, оглашая громким говором леса и овраги... В Жидовице корчмари «женили» ракию, делая приготовления к полудню, когда народ на обратном пути сойдется в корчме распить на радостях по стаканчику по случаю продажи или покупки.
Армадия начинается за мостом через Сомеш — только пройти несколько сот шагов. Местечко это растянулось вдоль берега реки, дома подступают к подножьям холмов и лепятся по склонам. Издалека приметны величавая церковь с двумя башнями и здание румынского лицея, они — краса и гордость Армадии и целого края. Впрочем, весь городок — три-четыре улицы, которые сходятся на площади перед церковью.
Гланеташу, Зенобия и Ион пошли кратчайшей дорогой вдоль Сомеша и около румынской начальной школы вышли на Лицейскую улицу. Возле суда, который находится против старой католической церквушки, они остановились, Ион взвалил переметные сумы с кукурузой матери на спину. Они уговорились встретиться на площади, старики пошли дальше, а Ион остался один на гладкой панели и принялся стряхивать с одежи ворсинки, приставшие с переметных сум.
Суд помещался в большом мрачном желтом здании в два этажа, с решетчатыми окнами; снаружи у входа были две дощатых скамьи, на которых коротали время тяжущиеся, дожидаясь очереди, потому что в коридор и в приемную их не допускали судейские чиновники, заваленные делами.
Ион пришел слишком рано. Канцелярия открывалась в девять часов, и ему предстояло дожидаться на улице в компании других крестьян из дальних сел, которые тоже пришли заблаговременно. Он вспомнил про Симиона Лунгу и поискал его глазами, но того еще не было.
Потом, когда служитель-венгр, краснолицый, с напомаженными, закрученными усами, стал выкликать истцов и ответчиков, к суду подкатила коляска священника Белчуга. На козлах, рядом с кучером, гордо восседал Симион. «Гм, — насмешливо хмыкнул Ион. — Его поп на бричке возит?!»
Белчуг чинно сошел, приказал кучеру ехать на Коморную улицу, где он всегда останавливался, а сам прошел в суд, отмахиваясь от баб, порывавшихся целовать ему руку. Симион остался на улице, вид у него был смущенный, он украдкой взглянул на Иона — тот сидел на скамейке и разговаривал со стариком из Вэ рари. С появлением Симиона все вначале притихли. Потом одна разговорчивая крестьянка, сидевшая у двери на лагунке, прервала молчание, спросив его:
— Что, дядя, вы тоже сюда с какой обидой?
Симион посмотрел на Иона и стыдливо ответил:
— А то что ж, ясное дело. У кого их нет?
Все опять замолчали. Но потом мало-помалу оживились, и Симион начал рассказывать по порядку, что у него вышло с Ионом, а тот упорно отрицал все. В разговор вступили и остальные, одни считали правым Симиона, другие — Иона. Однако пререкания все больше сближали обоих спорщиков. Симион требовал теперь только свои борозды, которые Ион не уступал ему, драться-то они уже дрались. Под конец они вняли совету старика из Вэрари: Ион должен отдать назад две борозды, а Симион возьмет обратно свою жалобу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156