Потом, когда он кончил, Белчуг встал, несколько раз прошелся взад и вперед крупным шагом, удивленно глянул в спаленку на неубранную постель и наконец остановился у стола, оперся на край скрещенными за спиной ладонями и сказал, посматривая в потолок:
— Что ж я тебе посоветую?.. Трудно... Очень трудно... Тут только адвокат мог бы толком просветить тебя... А злобой и дракой никогда люди не примиряются, так испокон веку было. Господь судьям повелел творить правый суд на земле... Я сам тоже недавно потерпел, — ты это хорошо знаешь, — жена учителя обругала меня последними словами. Мог я в драку лезть?.. Никто не должен самовольно чинить суд и расправу... Я ничего тогда не сказал и не возмущался... Справедливость — это уж от бога... Я тоже подал жалобу в суд в Армадию, и если это хорошо и справедливо понапрасну хулить меня, так это и останется... Ты же поступай, как сочтешь нужным... Только одно знай: дракой прав не будешь... Обратись к адвокату, попроси его, пусть он тебя научит, и сделай так, как он тебя наставит... Я тут бессилен...
Ион ушел довольный. Дело говорит поп: пускай закон решает... Придя домой, он позвал Ану и мягко сказал ей:
— Тебе, Ануца, надо будет к отцу уйти, я больше не могу тебя содержать, сама понимаешь, я — бедняк, мы и так еле перебиваемся... У него всего довольно... Обманул он меня, ну да ладно. Бог правду видит и рассудит. А я должен и о себе подумать. Я, конечно, не стану ждать, сложа руки, так ему и скажи!
Потом он отвел ее за руку к воротам и закрыл за ней.
Ана обернулась назад, но он и не оглянулся. — Он прав... все правы...— прошептала она, заливаясь слезами. — Одна только я неприкаянная...
Глава VIII
РЕБЕНОК
1
Чем ближе были выборы депутата, тем больше вздорили между собой Хердели — отец и сын, точно все печали и надежды, да и сама судьба их, всецело зависели от победы румына или венгра. Старик, страшась тяжбы с судьей, твердо уповал на то, что если он посодействует избранию правительственного кандидата, то избежит неприятностей. Он втайне подумывал попросить незадолго до суда своих покровителей — субинспектора и депутата — замолвить за него словечко, где нужно. Судья, видя, какая у него поддержка, должен будет присмиреть, а суд прекратит дело... И когда Титу с недоверием подсмеивался над его упованиями, Хер деля убежденно говорил:
— Смеется тот, кто смеется последним, сынок!
Госпожа Херделя, при всей нетерпимости к венгерцам, твердо стояла на своем: забота о собственной шкуре должна быть превыше всего. Впрочем, и ее и Гиги не так уж занимала выборная кутерьма, их больше тревожило отсутствие писем от Лауры; она им не прислала ни одного письма, только открытки, хотя со дня свадьбы прошло почти два месяца. Обе строили всякие догадки, выискивали объяснения в успокоение себе и еще больше печалились.
Титу изнемогал в муках благородного волнения. Он так горячо желал победы Грофшору, что самая мысль о возможности его провала причиняла ему боль. Отца он чуть ли не возненавидел, и более всего за то, что у него вечно на первом месте была личная выгода.
— Если ты не хочешь, чтобы мы чем-то пожертвовали, как же вообще, по-твоему, мы сможем победить когда-нибудь? — в отчаянии восклицал он, скрипел зубами и рвал на себе волосы.
Такой эгоизм, — а на него Титу, впрочем, наталкивался всюду, — привел его к мысли уехать куда-ни-будь, Он верил, что в любом другом месте люди охотнее приносят жертвы на алтарь идеи. Хотя он по-стоянно возглашал, что энергичная деятельность — мать успеха, сам по-прежнему проводил все дни в Ар-мадии, в пивной «Рахова» или «Гривица», где и он и другие восторженные молодые люди упивались громкими словами, предавались мечтам, замышляли смелые проекты и распоряжались судьбой народа. Будучи уверены в успехе, они раздували его масштабы. Им казалось, что избрание Грофшору революционизирует не только их страну, но и всю Европу.
Они наперед знали, какими громовыми речами Грофшору потрясет парламент, и ясно видели то время, когда Трансильвания разом воспрянет и упадет в объятия Румынии, подобно потерянному и обретенному дитяти, когда гонимые на протяжении веков займут наконец надлежащее место среди народов, как достойные потомки властителей мира...
Вечером, попадая после таких окрылений домой, в душную атмосферу действительности, Титу чувствовал, что падает с небес в грязь, и бессильно метался. «Нужно уезжать отсюда, иначе я задохнусь!» — твердил он себе после очередной ссоры с отцом, не желавшим и слушать его доводов.
При всем отвращении к конторским занятиям, он сам подыскал себе место помощника письмоводителя в Лушке и как-то вечером, незадолго до выборов, после особенно бурного спора, заявил, что уедет, как только узнает исход борьбы, потому что ему опостылела такая жизнь, без всяких идеалов, где одна только грязь житейских мелочей. Заявление это было сделано в пику отцу, но тот обрадовался, слыша такие речи, и поздравил Титу,— мол, наконец-то взялся за ум.
В канун выборов через Припас прошли две роты гонведов (Гонвед — хонвед (венг.) — защитник отечества, солдат венгерского подразделения.), прибывших на подмогу жандармам, которых нагнали со всего края для охраны порядка.
— Вот что вы поддерживаете, осторожные господа!—сказал Херделе Титу, указывая на солдат, еле волочивших ноги.— Вместо доводов вы нам выставляете штыки!
Наконец настал и знаменательный день с погодой на славу... Армадия кипела оживлением, как роящийся улей. Всех охватило лихорадочное возбуждение. С гор и низин все прибывали кучками крестьяне во главе со священниками и учителями, одни пешком, в пыли и в поту, другие на каруцах, но все были веселые, то и дело кричали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156