ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
.. Хозяева трепещут перед слугами! Слуги! Мы — слуги! Прошлое принадлежит им, будущее за нами!..»
Радостный смех щекотал его. Вера в себя прогнала прочь смятенные, черные мысли. Он вспомнил, что еще десять лет назад, когда он ехал в Бистрицу, в Сз-скуце один только пастух был румын, он жил в землянке на краю села, а теперь половина коммуны — румыны, хотя там кет ни школы, ни церкви. «И там тоже хозяев мало-помалу оттесняют слуги, обездоленные, зато полные жизни!» — думал он, страшно счастливый, что ему выпала честь принадлежать к обиженному люду.
Когда его пригласили к столу, он явился в отличном расположении духа и даже развеселил семью письмоводителя. Они были расстроены тем, что у них околела гусыня, которую собстзенноручно вырастила и откормила госпожа письмоводителыпа. После обеда Титу углубился в страстный спор о румынах с Фридманом и его сыном. Студент старался все время говорить по-венгерски, а Титу отвечал ему по-румынски, словно он вдруг начисто позабыл венгерский или боялся, что потеряет дар речи, как только произнесет хоть одно венгерское слово. Письмоводитель и в особенности его сын с пеной у рта уверяли, что румынская политика в корне ошибочна, потому что руководствуется чувством ненависти к законным хозяевам страны, и, следовательно, обречена на провал. Титу жестоко осуждал старания венгров истребить путем денационализации целый народ с его многострадальным и доблестным прошлым и доказывал, что румыны принуждены бороться против этой преступной тенденции не на жизнь, а на смерть.
— Пардон, пардон, — перебил его под конец письмоводитель, готовясь нанести последний удар. — Я уверен, что рано или поздно ваш шовинизм погонит вас в Румынию, как и прочих «печальников», которые пользуются простотой бедного народа, верящего в своих интеллигентов... Смею вас заверить, на сей счет я никогда не ошибаюсь...
— Мне бы такое счастье — поехать на родину! — вздохнул Титу с гордым видом.
— Погодите, такое счастье обычно легко на помине, — иронически заметил Фридман.— Ну что ж, я бы страшно хотел встретиться с вами после того, как вы получше узнаете свою румынскую отчизну!.. Страшно хотел бы... Там уж вы увидите и свободу и счастье, а то вы тут все брюзжите и возмущаетесь... Я бы даже просил вас написать мне открыточку... Обещаете?
— Конечна! — воскликнул Титу, порозовев от оживления.— Во всяком случае, хуже, чем здесь, не может быть!
— Ну-у? Неужели?.. Вы так думаете? — вскинулся письмоводитель, досадуя, что не сумел сразить, его.— А вы знаете, что в вашей Румынии нет ничего прочного? Если ваша физиономия случайно не понравилась барину, так вы на другой же день вылетите... Там нет ни законов, ни правления, как в этой благословенной стране, которую вы хулите на всех перекрестках. Нет, милостивый государь! Там произвол мироедов диктует миллионам оборванных рабов... И вы мне, пожалуйста, не говорите про Румынию, потому что я знаю ее лучше, чем вы!.. Три года я пробыл там в молодости, но уж до гробовой доски не забуду, что я там выстрадал!
— В конце концов, как бы там ни было, плохо ли, хорошо ли, по крайней мере, я знаю, что все это румынское и только румынское! — заключил Титу с торжествующей улыбкой, которая досаждала письмоводителю хуже всякого крика. — И, следовательно, всякий ничтожный ренегат уже не сможет предписывать тебе, чтобы ты говорил и чувствовал, как чужестранец !
— Вы такой шовинист, какого трудно себе и вообразить, недаром вы румынский поэт! — сказал по-венгерски студент, стараясь выдержать иронический тон.
По окончании спора Титу испытывал гордость полководца, выигравшего битву. Он был особенно доволен тем, что нашел мужество открыто высказать свои истинные чувства, как будто совершил это перед лицом грозных инквизиторов.
В сумерки, вместо того чтобы отправиться к протестантскому пастору и вдвоем с его супругой осуждать наглые замашки письмоводителя, он вдруг решил пойти к румынскому священнику. Ему теперь было совестно, что он пробыл тут почти месяц, перезнакомился со всеми венгерскими «сюртучниками» и ни разу не удосужился заглянуть к пастырю разутой и обездоленной паствы.
Дом священника находился неподалеку от церкви, на глухой окраинной улочке. Титу застал там попадью, изнуренную крестьянку, и трех дочерей, скромных, стеснительных и простоватых девиц. Все обрадовались ему, провели в «парадную» комнату, разубранную деревенским тканьем и вышивками, посредине ее стоял стол, накрытый белой скатертью, а на нем возлежала старинная Библия в потертом кожаном переплете с двумя крестами — маленьким серебряным и большим деревянным. Неловкость и робость поповен, нескладная речь попадьи в другое время смешили бы Титу, теперь же он находил в них особую прелесть.
— А где его преподобие? — спросил он, когда иссякли общепринятые банальности и девицы замолчали, не зная, о чем говорить.
— Он в церкви, там свадьба, — быстро ответила старшая дочь, тщедушная, с красными руками. — За ним на днях приходили венгры, просили обвенчать. Тут так заведено. Сначала они венчаются в своей церкви, а потом приходят к батюшке, они считают, что наша служба святее...
— Святее...— машинально повторил Титу.
Вскоре пришел и сам священник, старенький, в замызганной рясе, с нечесаной бородой, глаза у него были кроткие, как у апостола; лицо светилось гордым удовлетворением. Он поздоровался за руку с Титу, пригласил его за стол, велел дочерям принести стакан вина, и когда они остались вдвоем, сказал ему с легкой, братской укоризной:
— Радуюсь, сын мой, что ты пришел к нам... Так и подобает. Потому что мы должны любить друг друга, все мы, у кого единый язык и единая вера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
Радостный смех щекотал его. Вера в себя прогнала прочь смятенные, черные мысли. Он вспомнил, что еще десять лет назад, когда он ехал в Бистрицу, в Сз-скуце один только пастух был румын, он жил в землянке на краю села, а теперь половина коммуны — румыны, хотя там кет ни школы, ни церкви. «И там тоже хозяев мало-помалу оттесняют слуги, обездоленные, зато полные жизни!» — думал он, страшно счастливый, что ему выпала честь принадлежать к обиженному люду.
Когда его пригласили к столу, он явился в отличном расположении духа и даже развеселил семью письмоводителя. Они были расстроены тем, что у них околела гусыня, которую собстзенноручно вырастила и откормила госпожа письмоводителыпа. После обеда Титу углубился в страстный спор о румынах с Фридманом и его сыном. Студент старался все время говорить по-венгерски, а Титу отвечал ему по-румынски, словно он вдруг начисто позабыл венгерский или боялся, что потеряет дар речи, как только произнесет хоть одно венгерское слово. Письмоводитель и в особенности его сын с пеной у рта уверяли, что румынская политика в корне ошибочна, потому что руководствуется чувством ненависти к законным хозяевам страны, и, следовательно, обречена на провал. Титу жестоко осуждал старания венгров истребить путем денационализации целый народ с его многострадальным и доблестным прошлым и доказывал, что румыны принуждены бороться против этой преступной тенденции не на жизнь, а на смерть.
— Пардон, пардон, — перебил его под конец письмоводитель, готовясь нанести последний удар. — Я уверен, что рано или поздно ваш шовинизм погонит вас в Румынию, как и прочих «печальников», которые пользуются простотой бедного народа, верящего в своих интеллигентов... Смею вас заверить, на сей счет я никогда не ошибаюсь...
— Мне бы такое счастье — поехать на родину! — вздохнул Титу с гордым видом.
— Погодите, такое счастье обычно легко на помине, — иронически заметил Фридман.— Ну что ж, я бы страшно хотел встретиться с вами после того, как вы получше узнаете свою румынскую отчизну!.. Страшно хотел бы... Там уж вы увидите и свободу и счастье, а то вы тут все брюзжите и возмущаетесь... Я бы даже просил вас написать мне открыточку... Обещаете?
— Конечна! — воскликнул Титу, порозовев от оживления.— Во всяком случае, хуже, чем здесь, не может быть!
— Ну-у? Неужели?.. Вы так думаете? — вскинулся письмоводитель, досадуя, что не сумел сразить, его.— А вы знаете, что в вашей Румынии нет ничего прочного? Если ваша физиономия случайно не понравилась барину, так вы на другой же день вылетите... Там нет ни законов, ни правления, как в этой благословенной стране, которую вы хулите на всех перекрестках. Нет, милостивый государь! Там произвол мироедов диктует миллионам оборванных рабов... И вы мне, пожалуйста, не говорите про Румынию, потому что я знаю ее лучше, чем вы!.. Три года я пробыл там в молодости, но уж до гробовой доски не забуду, что я там выстрадал!
— В конце концов, как бы там ни было, плохо ли, хорошо ли, по крайней мере, я знаю, что все это румынское и только румынское! — заключил Титу с торжествующей улыбкой, которая досаждала письмоводителю хуже всякого крика. — И, следовательно, всякий ничтожный ренегат уже не сможет предписывать тебе, чтобы ты говорил и чувствовал, как чужестранец !
— Вы такой шовинист, какого трудно себе и вообразить, недаром вы румынский поэт! — сказал по-венгерски студент, стараясь выдержать иронический тон.
По окончании спора Титу испытывал гордость полководца, выигравшего битву. Он был особенно доволен тем, что нашел мужество открыто высказать свои истинные чувства, как будто совершил это перед лицом грозных инквизиторов.
В сумерки, вместо того чтобы отправиться к протестантскому пастору и вдвоем с его супругой осуждать наглые замашки письмоводителя, он вдруг решил пойти к румынскому священнику. Ему теперь было совестно, что он пробыл тут почти месяц, перезнакомился со всеми венгерскими «сюртучниками» и ни разу не удосужился заглянуть к пастырю разутой и обездоленной паствы.
Дом священника находился неподалеку от церкви, на глухой окраинной улочке. Титу застал там попадью, изнуренную крестьянку, и трех дочерей, скромных, стеснительных и простоватых девиц. Все обрадовались ему, провели в «парадную» комнату, разубранную деревенским тканьем и вышивками, посредине ее стоял стол, накрытый белой скатертью, а на нем возлежала старинная Библия в потертом кожаном переплете с двумя крестами — маленьким серебряным и большим деревянным. Неловкость и робость поповен, нескладная речь попадьи в другое время смешили бы Титу, теперь же он находил в них особую прелесть.
— А где его преподобие? — спросил он, когда иссякли общепринятые банальности и девицы замолчали, не зная, о чем говорить.
— Он в церкви, там свадьба, — быстро ответила старшая дочь, тщедушная, с красными руками. — За ним на днях приходили венгры, просили обвенчать. Тут так заведено. Сначала они венчаются в своей церкви, а потом приходят к батюшке, они считают, что наша служба святее...
— Святее...— машинально повторил Титу.
Вскоре пришел и сам священник, старенький, в замызганной рясе, с нечесаной бородой, глаза у него были кроткие, как у апостола; лицо светилось гордым удовлетворением. Он поздоровался за руку с Титу, пригласил его за стол, велел дочерям принести стакан вина, и когда они остались вдвоем, сказал ему с легкой, братской укоризной:
— Радуюсь, сын мой, что ты пришел к нам... Так и подобает. Потому что мы должны любить друг друга, все мы, у кого единый язык и единая вера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156