Все та же Лаура.
Моя милая Лаура не оставила мне места, обнимаю вас от всей души. Любовь побуждала нас думать лишь о нашем счастье, простите нас.
Джеордже».
Херделя положил письмо на стол и протер очки, растроганно улыбаясь, в уголках глаз у него заблистали слезинки. Гиги набросилась на письмо, стала целовать его и закружилась по комнате, плача и смеясь от радости, а г-жа Херделя облизала губы кончиком языка и умиленно проговорила:
— Детки мои, деточки!
4
Получив в свое владение новые участки земли, Ион не только не смирился, а еще больше ожесточился. Он так л считал, что его обманули, и помышлял лишь об остальной земле, которая была у Василе Бачу, а должна бы принадлежать ему. С упорством ждал он суда и постоянно надоедал Виктору Грофшору, поторапливая его. Адвокат не выдержал и прикрикнул на Иона.
Не находя иного успокоения, Ион частенько бил Ану. Теперь он возненавидел ее. Убежден был, что она сговорилась с отцом надуть его. Только когда она плакала при нем, он испытывал облегчение.
Покорная, замученная Ана все сносила. Иногда у нее мелькала мысль, что Ион вовсе и не любит ее, но она в страхе гнала ее от себя, точно это грозило ей гибелью. Чаще она оправдывала его, как и прежде, уверяя себя, что его озлобляют заботы и неудачи. И потом, она надеялась найти утешение в ребенке, которого ждала со дня на день. Думала, может быть, ребенок смягчит его.
Работала она как вол. Зенобия с появлением невестки в доме не давала себе труда даже стул передвинуть, зато школила Ану день-деньской, кляла и ругала на чем свет. Ане пришлось взвалить на себя все хозяйство. Она и стряпала, и относила еду в поле, где работали мужчины под началом Иона. Вечером у нее отнималась поясница, живот тяготил ее, ей трудно было дышать. В постели она задыхалась, на нее нападала отрыжка и не отпускала целыми часами. Ион толкал ее локтем в бок и ругался, что она не дает спать своим гнусеньем и рыганьем.
Как-то среди лета Ана осталась одна дома готовить обед, потом надо было отнести его мужчинам, жавшим пшеницу вместе с Зенобией. Подрумянив подбивку, она стала выливать ее во щи, кипевшие в огромном чугуне, и вдруг почувствовала мучительную боль в животе. Лоб и виски у нее сразу покрылись горячим потом. С испуганными глазами она опустилась на лежанку, держась за живот и охая. «Пришло время», — подумала она, когда боль чуть утихла.
Она попробовала щи, подсыпала соли... Но схватки опять начались, сперва терпимые, потом нещадные, точно ее кололи иглами. Так она промучилась до полудня, но не сдавалась, достряпала обед, уставила все в корзину, думая отослать с кем-нибудь, если господь приведет рожать.
В самый полдень боли отпустили ее и ей стало легче. Перекрестясь, она взяла корзину и пошла потихоньку, оставив дом на старика Думитру Моаркэша, который обосновался у Гланеташу, не отважившись вернуться к Параскиве.
Пшеничное поле, отведенное Ане в приданое, было Млеко, в сторону к Жидовице, возле старой дороги. С чистого как стеклышко неба в отвес било солнце. Жар стоял в воздухе, тяжкий, душный, точно незримая сухая мгла. Нивы пожелтели под гнетом зноя. Лишь кое-где еще зеленели деревья, их недвижимая листва была как щит от палящих солнечных лучей. Ана шла, покачиваясь, с трудом переступая босыми ногами по заросшей бурьяном тропинке.
Пришла она раньше времени и потому направилась к дикой яблоне на краю поля, решив поставить там корзину, взять серп и сжать хоть два-три снопа. Но едва нагнулась, чтобы прислонить корзину к дуплистому стволу, ее пронзила нестерпимая боль, точно ей топором рассекли живот. Она без сил рухнула на раскаленную, истрекавшуюся землю и, стараясь подавить муку, стиснула зубы с таким хрустом, точно кто дробил кости. Но как она ни напрягалась, из груди ее вырвался протяжный и жалобный крик, а за ним тяжкие стоны, от которых у нее пересыхало в горле.
— А, батюшки! У нее родовые схватки! — закричала Зенобия, выпрямившись с серпом в руке и пучком колосьев в другой, потом глянула в сторону яблони.— Ну да... так и есть! Вон как она корчится!
— Проклятая баба! — проворчал Ион, даже не обернувшись. — Знает ведь, что срок подходит, и идет рожать в поле. Сообразила тоже, дурища, провал ее возьми!
— Молчи ты, Ион, а то тебя господь поразит, как того попа из Рунка! - проговорил Гланеташу срывающимся жалостным голосом.
— Да не так, что ли ? — заметил тот мягче.
Зенобия подбежала к Ане, та билась и каталась, не
отнимая рук от живота, словно хотела затушить пылавшее внутри пламя. Сквозь жидкую тень от яблони проглядывал яркий свет солнца, его белые блики трепетали на истерзанном теле роженицы.
— Да что это ты, Ана?.. Вот беда мне, и ты уж тоже, ей-богу... Дома-то не могла остаться, коли почуяла, что схватки начинаются? — соболезнующе приговаривала Зенобия, присев возле нее и стараясь облегчить ей страдания.
Как и многие старухи в селе, Зенобия, не учась, знала повивальное дело. Она развязала Ане подпояски, стащила с нее юбки и стала поглаживать ей живот сверху вниз. Ана уже не стонала, а протяжно хрипела, шепча по временам пересохшими губами:
— Помираю, свекровь... Помираю!.. Помираю!..
— Молчи, молчи, матушка, не помрешь... Потерпи еще и молчи, теперь уж вот-вот избавишься!
Мужчины продолжали жать. Гланеташу вздрагивал при каждом вскрике Аны; Ион еще рьянее вжикал серпом, но сам прислушивался и сердито бурчал, чтобы отогнать жалость, закравшуюся в сердце.
— Ох, бедняга, бедняга! — старик даже передернулся, услышав пронзительный крик.
— Такая уж женская доля! — сказал Ион, стараясь казаться спокойным, но голос у него смягчился.
Томительно гасли мгновенья, точно страшные часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156