Хотя он сносно знал венгерский язык, но не любил говорить на нем, особенно с властями, желая тем самым доказать, что румын никогда не отказывается от своих прав. Судья, знавший Белчуга, осекся, услышав венгерскую речь, и сразу смягчился. Предложил ему сесть, сам пододвинулся к нему и с большим вниманием выслушал его. Белчуг говорил долго. Затрагивался его престиж перед крестьянами, а ради него стоило поступиться принципом.
Ион и Симион не понимали ни слова и только по взглядам, которые метал на них судья, могли заключить, что разговор идет о них и что их дело плохо. Когда священник умолк, судья опять встал и раскричался на Иона:
— Значит, это ты гроза села, подлый пес?! Хорошо. Очень хорошо. Мы тебя отучим безобразничать, будь покоен!.. Вот посидишь две недели в тюрьме, это сразу отобьет у тебя охоту драться!.. Подлец и негодяй!
Ион побледнел, потом вся кровь бросилась ему в лицо. Он поднял голову и, сверкая глазами, сказал:
— Уж вы простите, господин судья, но это не так... Никого я вовсе не бил, господин су...
— Молчать, мерзавец!.. И не пикни у меня, не то живо закую в кандалы!.. Сейчас же убирайся отсюда!.. Марш!..
Ион вышел, пошатываясь, и не видел, как Белчуг подал руку судье, а тот приветливо заулыбался ему...
3
В тот же четверг, после полудня, когда сам Херде-ля, пользуясь хорошей, теплой погодой, похрапывал, запершись на пасеке, а его жена с дочерьми перебирали фасоль к ужину и вели разговор о Пинте, удивляясь, почему от него нет ни слуху ни духу, — ведь прошло уже десять дней, как ему послали ответ, — перед их домом остановилась каруца, и пока лошадки потряхивали колокольцами, чей-то пронзительный голос прокричал:
— Господин учитель! Господин учитель!
Гиги сразу узнала, кто это, и помчалась на улицу, бросив на ходу:
— Это папина душка!
На каруце сидела, примостясь на самом верху поклажи, пожилая, рыженькая, смешливая саксонка; вот уже сорок лет она каждый четверг ездила в Армадию на базар с полной каруцей хлеба на продажу. Херделя знал ее еще с тех времен, когда был лицеистом. Все в доме любили ее и прозвали «папиной душкой», потому что она чем больше старела, тем больше заигрывала с учителем — не забывала молодые годы.
— Будьте добреньки, барышня, нате вот возьмите письмо для вас, мне его дал господин Бэлан с почты ! — сказала саксонка со смеющимися глазами. — Мне-то тяжело слезать, да и лошади горячие...
Гиги с любопытством подбежала к каруце. Душка вручила ей телеграмму и, растягивая слова на саксонский манер, со смехом спросила:
— А господина учителя дома нет?
— Папа спит, душка! — ответила Гиги, не сводя глаз с телеграммы, потом опрометью помчалась домой и крикнула с галереи: — Спасибо, душка!
— Не за что, не за что! — сказала саксонка, хотя Гиги и след простыл, тронула кнутом лошадей, и они взяли с места шагом.
Телеграмма произвела большое волнение в доме. Г-жа Херделя на все депеши смотрела как на вестниц бедствия. Она только две их получила за все время замужества, и обе были роковыми: одна в трех суровых словах извещала ее о смерти любимой сестры, скончавшейся в клужской больнице после операции, а другая принесла весть о болезни единственного ее брата, которого она нашла уже на катафалке, пока добралась до Монора... Поэтому теперь все три со страхом взирали на телеграмму, гадали, от кого она может быть и что в ней, строя одни лишь мрачные предположения и не решаясь вскрыть ее.
— Я распечатаю, будь что будет! — под конец воскликнула Гиги.
Едва она пробежала глазами телеграмму, тотчас обрадованно ахнула:
— От Пинти!.. Приезжает Пинтя! Я так и думала, что это от него, просто не хотела вам говорить для большей неожиданности! — И она завертелась по комнате, вальсируя и размахивая телеграммой.
— Дай и мне посмотреть! — придя в себя, сказала Лаура дрожащим от волнения голосом. Гиги и не подумала угомониться, и Лаура продолжала строже: — Ну дай сюда, баловница, не дразни меня!
Торжественно, с расстановкой она прочитала вслух:
— «Несказанно счастлив приеду субботу Джеордже».
Мать, прослезившись ОТ радости, гоже прочла ее и обнаружила на уголке приписку карандашом: «Мно-жайшие поздравления. Бэлан».
— Смотри-ка, сердяга Бэлан поздравляет нас! — проговорила она и залилась слезами по-настоящему.
Бэлан был единственный румын из почтовых служащих в Армадии и близкий приятель Хердели. Он знал, что Пинтя просил руки Лауры, и когда телеграмма попала к нему, счел непременным долгом поздравить первым все семейство.
— Что за добряк, бедненький Бэлан, — заметила Гиги, беря драгоценное послание. — Если бы не он, бог знает, когда бы она дошла до нас, эти жиды там, в конторе, держат почту по целым дням... И как он напал на папину душку!
В приливе радости Гиги помчалась будить Херделю, чтобы сообщить ему важную новость. Она забарабанила кулаками в дверцу пасеки и, притопывая ногами, стала кричать:
— Папа! Папа! Приезжает Пинтя! Пинтя едет!..
Вдруг она замерла и, завопив благим матом, стремглав понеслась к дому, размахивая руками как обезумелая,— своим скаканьем возле пасеки она разгневала одну из пчел,—перед зимним сном они злые, — и та ужалила Гиги прямо в губу.
Перепуганные криками мать и Лаура вышли и стали успокаивать ее.
Заспанный Херделя показался из пчельника и ворчливо спросил:
— Да что у вас тут? Что случилось? Почему она
так ревет?
Гиги плакала уже не от боли и от испуга, а от досады, что раздуется губа и ей нельзя будет пойти на вечер танцев в воскресенье.
Утешил ее Херделя, уверив, что до воскресенья все заживет и она еще будет царицей бала.
Потом учитель водрузил на нос очки и стал изучать телеграмму, едва скрывая радость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156