— проговорил тот, выходя в наброшенном на плечи сумане.
— Пошли!
Они смерили друг друга недобрым взглядом. Потом сурово зашагали, точно шли на смертный бой. Колючий снег бил им в лицо, запорашивал глаза, а ветер грозно свистел в ушах. Они шли рядом спорым шагом, косясь друг на друга краешком глаза, точно каждый боялся другого. Снег скрипел под их постолами. Все поля были белы, как саван, лишь редкие деревца, почернелые от мороза, гнулись всем ту-ловом, прося помощи... Обетная чишма превратилась в ледовую витушку, но по ней, наперекор стуже, зеленоватой прожилкой сочилась вода. Господская роща, пригнетенная снегом, с облетевшими, голыми, тонкими деревьями, плакалась и стонала, как будто молила о пощаде двух мужчин, что шагали в молчании, тяжело дыша, с заиндевелыми лицами.
Ион догадывался, что тесть собирается уладить дело миром, и все мозговал, как бы тот не купил его какой-нибудь новой хитростью. Ему хотелось повыве-дать, но чувство беспокойства не давало собраться с мыслями и подыскать нужные слова... Да потом Ва-силе Бачу молчал и только изредка ворчал, как медведь, которому потревожили сон. Теперь он уже раскаивался в своем намерении отдать все добро своей волей, и чем ближе они подходили к Жидовице, тем больше подмывало его повернуть домой и оставить решать суду. Ветер задувал ему в лицо и как будто нарочно трепал его и подталкивал одуматься, пока еще есть время.
Так они дошли до последнего поворота дороги. Уже завиднелись крыши, занесенные снегом, и крайний дом по правую руку — высокий, с большими окнами, с желтыми стенами. В нем жил письмоводитель и там же находилась коммунальная канцелярия. У Ва-силе Бачу стеснилось сердце, и он замер на месте. Из высокой тонкой трубы валил густой черный дым, и даже метель не могла сразу справиться с ним, она сначала кружила его, а уж после, замотав совсем, шныряла на косогор с березами, круто поднимавший-ся тут же, за домом. Василе выдохнул воздух через ноздри, украдкой посмотрел вслед Иону,— тот оперении его шага на два, не заметив, что он остановил-ся, и потом опять тронулся в путь, сердито бурча. У самой Жидовицы Ион хрипло спросил:
— А куда мы идем-то, тесть?
Василе Бачу прошел несколько шагов, не ответив ему, и завернул во двор канцелярии, а за ним и Ион. Они взошли по каменным ступенькам, околачивая постолы. В широкий коридор намело ветром целый су-гроб снегу. У застекленной двери Василе замялся. Он хотел взяться за щеколду, но словно бы рука омертвела или щеколда обжигала огнем. Он снял шапку и отряхнул ее о колено. Успокоился и открыл дверь.
Они вошли к помощнику письмоводителя, — там и была контора для крестьян; в комнате самого письмоводителя принимали одних господ и почтенных сельчан.
Оба стали у двери, отряхивая снег. В помещении был только помощник Горнштейн, он сидел, согнувшись над реестром и писал с торжественной важностью, голова у него тряслась, как и всегда; помимо него, был еще стражник из Сэрэкуцы, гревшийся у изразцовой печи то спиной, то лицом.
— Надо на улице отряхиваться, а не натаскивать в канцелярию снегу! — буркнул Горнштейн, надменно крутнув носом, не поднимая глаз от реестра.
Василе Бачу хотел заговорить, но не знал, с чего начать, и еще больше оторопел после замечания чиновника. Все молчали. Слышался только жалобный скрип пера, да жужжала большая муха, разбуженная от зимнего сна; вспугнутая, она перелетывала с одной стены на другую, не находя себе места.
— Что вам нужно? — заговорил Горнштейн после долгой паузы, промокнув лист пресс-папье и любуясь написанным. Потом аккуратно перевернул страницу и разгладил ее рукой. Голова у него все тряслась, толстая, отвислая нижняя губа на миг потончала, прикушенная белейшими зубами, а ручка за ухом торчала, как грозная пика, готовая пронзить.- Ну живей, живей, некогда мне туг с вами до вечера рассусоливать! Нужно сразу выкладывать, зачем пришли,-поторопил он, беря ручку и приготовляясь писать.
— А господина письмоводителя нет дома? — спросил Василе с робкой надеждой, что авось не застанут письмоводителя и уж тогда он не даст ничего.
— Господин письмоводитель занят... Можете и мне сказать, что вам нужно, — сказал Горнштейн, оскорбясь, что крестьяне еще спрашивают письмоводителя, когда он сам тут и прекрасно знает все дела ничуть не хуже Штосселя.
Снова наступило молчание. Василе Бачу переминался с ноги на ногу, мучимый желанием уйти, оставить все по-старому, пускай что будет, то будет. Но сам все-таки сказал:
— Мне бы контракт выправить, барчук... так что вот... контракт...
— Хорошо. Садись! — сердито пропыхтел помощник.—Эй, стражник, ступай, позови начальника! Да скажи, что насчет контракта пришли! Слышишь!
Они сели рядышком на скамью. И оба, задумавшись, смотрели на Горнштейна. Перо его скрипело еще резче, а муха теперь довольно жужжала, прилипнув к горячей печке, точно клякса на казенном бланке.
— Какой тебе контракт нужен, Василе? — спросил письмоводитель, войдя быстрым шагом и потирая руки. Он был без пальто, в мягкой шляпе, сдвинутой на затылок, и сразу же стал греться у печки. — Опять хочешь что-нибудь уделить зятю? — добавил он с улыбкой, заметив Иона.
Ш госселю на вид можно было дать лет тридцать пять, у него были маленькие, черные, быстрые и лукавые глаза, крупный нос и большие уши. Всегда у него было наготове доброе словечко или шутка, за что крестьяне и любили его, хотя помнили, что он еврей.
Василе и Ион встали. Улыбка письмоводителя как-то сразу согнала всю хмурь с души Василе. Он заговорил открыто, прояснев лицом, точно речь шла всего лишь о покупке скотины.
— Дак ведь что ж поделаешь, господин письмоводитель?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156