Постояли — выпрямились.— Ей ты жизнью своей обязан, — сказал Карл. — Она тебя сберегла, хошь через то жизни своей лишилась! Оттого надлежит тебе всегда ее помнить да благодарить! На вот... — И достает иконку серебряную нательную, что ему мать Анисьи передала.— Ее это иконка-то, матушки твоей. С нее, с утопшей, ее сняли. Пусть она теперича твоей будет, дабы все напасти и беды от тебя отвесть. Носи ее да с тела не сымай, где бы ни был!Поцеловал да иконку ту на шею Якова повесил.Повесил да глядит на него во все глаза!А Яков на него!И уж так Карлу волнительно стало, что просто до жути!Яков-то, сын его, — вылитая покойница Анисья — и глаза ее, и нос, и бровки. Будто это она из могилы, из-под камня гранитного восстала и не Якову, а ей самой он на шею икону надел!Стоит Карл как зачарованный — слова сказать не может.— Что с тобой, батюшка? — спрашивает, сам спутавшись, Яков.И того не замечает, что впервые Карла батюшкой своим назвал!— Уж больно ты на Анисью, на покойницу, похож! — вздохнул Карл. — Будто не тебя — ее я теперь увидал!...Вновь поклонились они могиле да прочь пошли.Сели в коляску. Поехали.Долго молчали. Потом Карл сказал:— Поедем теперь в Петербург, будешь там при мне состоять, как я при отце своем — Густаве Фирлефанце! В Рентерею тебя определю. Научу делу ювелирному — камни гранить, золото резцом резать. Бог даст, как помру, дело мое да отца моего, деда твоего, — ты продолжишь.Вновь помолчал да сказал, хошь сперва не хотел:— Сказывал мне батюшка, будто бы колдун, что царю Петру день смерти его предрек и через то жизни лишился, нагадал, что роду нашему быть при Рентереи государевой сторожами навроде псов цепных. Как я турка воевал да смерти на поле бранном искал, не раз вспоминал про то, да не верил — смеялся над тем колдуном, словами дурными его понося. Разве можно вообразить, чтоб солдату простому сокровищами царскими заведовать?! И после, как уж на Рентерею поставлен был, — сумневался. Какой род — коли один я как перст, коли дело свое передать некому. И тогда тоже думал — врал колдун. Да вот тебя нашел! И выходит, что все верно колдун сказал — быть нам при той Рентерее, дабы сокровища государевы хранить, преумножать и от злодеев сберегать, живота своего не щадя, — тем славу и почет себе добывая!Сперва отцу моему — Густаву Фирлефанцу.За ним мне — сыну его, Карлу Фирлефанцу.За нами — тебе, Якову Фирлефанцеву.А за тобой — сынам да внукам твоим!...И пусть так тому и быть. Потому как от судьбы — хошь с сумой она, хошь с алмазами — уйти не дано! Послесловие В дверь постучали.— Кто это? — тревожно встрепенулась Анна.Теперь утренние гости не сулили ничего доброго.Стук повторился более настойчиво.— Посмотри, — попросил Мишель. — Все равно дверь высадят...Анна приоткрыла дверь, не сбрасывая цепочки.— Там какой-то командир, — крикнула она.— Открой...В квартиру ввалился человек — весь в черной коже, перетянутый ремнями, с маузером на боку.Митяй?... Он?!Он, да не он!... Какой-то чуть иной, серьезный, повзрослевший.При входе коротко козырнул.— Попрощаться пришел, — сказал Митяй. — Убываю теперь эшелоном на фронт, беляков воевать. Жаль, конечно, что мы сокровищ царских не сыскали, шибко бы они пригодились советской власти. Да ныне не до них. Белая контра душит нас со всех сторон, подобно гидре...Голос Митяя окреп, набрал силу. По всему видать, привык на митингах глотку драть.Не сдержавшись, Мишель усмехнулся.— Чему вы улыбаетесь? — насторожился Митяй.— Вашей гидре, — сказал Мишель.— А чего?... — растерялся Митяй. — Ныне все так говорят. Я вот на митинге самого товарища Троцкого слушал, так он прямо сказал — коли мы поганые щупальца не порубаем, то не быть мировой революции...— А вы спросили — другим-то ваша революция нужна? — поинтересовался Мишель.Митяй нахмурился.— Кабы вы не были проверенный боец, преданный делу революции, я бы подумал, что вы контрик, — обиженно сказал он. — Такие у вас несознательные, направленные супротив советской власти речи. Но коли я вас знаю и за вас ручательство дать могу, то отношу это исключительно к вашей классовой несознательности.С улицы раздался пронзительный свист.Митяй забеспокоился.— Пойду я, ждут меня, — сказал он, привычно поправляя ремни и одергивая кожаную тужурку.— Когда вернешься-то? — спросил Мишель.— Скоро, — уверенно заявил Митяй. — Как только побьем всю мировую контру и ее прихвостней! — И побежал к выходу...На улице послышались возбужденные голоса, приглушенный топот.— Р-рота!... Стройсь!Мишель, приподнявшись на постели, выглянул в окно.На улице, шустро бегая, строились солдаты. Разобрались по росту, встали в походную колонну, замерли в ожидании команды.Чего ждут-то?...Командовавший построением командир отбежал в сторону, перешел на строевой шаг, козырнул кому-то, кому — из-за подоконника не видать.Бойцы подтянулись, подались вперед, привстали на носках, глянули молодцами. Разом прихлопнув подошвами снег, пошли вперед. Сбоку, обгоняя строй, проваливаясь по колено в сугробы, придерживая болтающуюся на боку кобуру, побежал ротный. Митяй!... Обогнал строй, с ходу попал в такт, пошел впереди — ровно, уверенно, щегольски... Повел своих бойцов...Но вдруг обернулся на ходу на окна, задрал голову и, помахав рукой, улыбнулся во весь рот!... Как мальчишка...И солдаты сразу же стали оглядываться, выворачивая шеи, силясь увидеть, что так развеселило их командира, кому он машет, по причине чего стали сбиваться с шага и все более разваливать ряды. Но ротный, углядев непорядок, нахмурился, прикрикнул зло, погрозил кулаком, и враз повернулись головы, выправился строй, зашагал ровно, слаженно, в ногу.Митяй..
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80