Дамы, кокетливо поглядывая на молоденьких милиционеров, поправляли вырезы на груди, вываливая на всеобщее обозрение полные белые груди. Страшно никому не было, все были слишком пьяны, чтобы бояться.— Любаня кто? — спросил Мишель.— Ну я, — игриво ответила одна из дам, строя ему пьяные глазки.Из-за нее, отодвинув ее в сторону, вылез Шмаков.— Тута дыра какая-то, — сказал он. — Сундуком придвинута была.Из дыры тянуло холодом... Все ясно — ход, как у степных сусликов. Через него-то Федька и утек, когда стрельба пошла. А вылез уже там, на улице.А теперь он уже далече.Мишель подошел к Любане, сдернул с ее груди брошь. Спросил:— Это откуда у тебя?— Подарок! — играя бровками, ответила Любаня.— Федька, что ли, подарил?— А хошь бы и он, тебе что с того?...Мишель, склонившись, глянул на брошь. Рядом, тычась в него головой, примащивался Валериан Христофорович.— Свет дайте!Поднесли лампу.Брошь была золотая, с большим, чистой воды бриллиантом посередке.— Хорош камень-то! — выдохнул Валериан Христофорович. И, оборачиваясь к Любане, весело спросил: — Ты хоть знаешь, дурочка, сколько эта брошка стоит?— А я ее не покупала! — дернула плечиком Федькина маруха. — Давай вертай брошку-то — не тобой, чай, дарена!— "Вертай"!... — передразнил ее Валериан Христофорович. — Эту брошь, может, сама царица носила!— А мы что, хуже царицки, что ли?! — гордо подбоченясь, сказала Любаня. — Подумаешь, цаца какая! Теперича царей нету — теперь все равные!— Может, тебе Федька еще что-нибудь дарил? — спросил Мишель.— Может, и дарил — не твоя забота! — ответила языкастая Любаня. — Кабы я тебя пригрела, можа, и ты мне чего подарил.— Вот бесстыжая! — досадливо сплюнул кто-то из хлопцев.— А чего — я баба сладкая! Хошь попробовать? Тебе задарма дам!...Мишель почувствовал, что краснеет.— Чего вы ее слушаете-то? Вы в сундуке у ней пошарьте! — сказал кто-то из гостей. — Там у ней золото-то.— А вам завидно, да? — зло сверкнув глазищами, крикнула Любаня. — Вам стекляшки дарят, а мне, может, настоящие брильянты!...В сундучке точно оказались другие драгоценности — золотое кольцо и сережки.— Тоже Федькин подарок? — поинтересовался Мишель.— А можа, и не его! — с вызовом ответила Любаня. — Меня многие любят! Уж так любят!... Ничего-то для меня не жалеют! Что колечко — жизнь за меня покласть готовы! А уж я-то им за это!...— Ты это брось свою агитацию здесь разводить! — вдруг оборвал ее Шмаков. — Мы вот тебя нынче заберем да вместе с буржуями недобитыми на перевоспитку кинем — снег на улицах чистить да мертвецов из сугробов ковырять! Тогда враз поумнеешь!— А с чего это меня к буржуям? — возмутилась Любаня, видно, мня себя чистопородной пролетаркой.— А с того, что ты есть самый что ни на есть вредоносный элемент, который советской власти поперек стоит, что рыбья кость в горле. Через тебя, может, Федька тот и другие тоже душегубами-то стали! И ежели тебя не перевоспитать, то надо бы по совести прямо теперь же шлепнуть, чтобы от тебя дале зараза не пошла!— А чего меня-то! — испуганно взвизгнула Любаня. — Я Федьку-то не неволила, сам он. С него и спрос!...— Значит, — Федькины это сережки с колечком? — быстро спросил Мишель.— Ага, его!— И, поди, еще есть?— Как не быть — имеются. Он намедни хвастал, что у него такого добра скока хочешь, и брошку мне показывал!— А откуда они — не сказал?— Не-а. Трепал, будто бы царские цацки это. И вы вон тоже говорите...Царские?...По всему выходит, что так оно и есть, что — царские!Вот только где их Федька добыл?... Где?!Эх, знать-то бы!... Глава 30 Найти их было попросту невозможно, но тем не менее их нашли — две одинокие семечки на поле подсолнечника среди подсолнечных полей!... Вот и верь после этого в семечки, песчинки, иголки в стоге сена и прочую подобную лабуду!......Вагон качало и несло сквозь толщу земли. Отраженное от бетонных стен раскатистое эхо вместе с теплым ветром врывалось в раскрытые окна, шевеля волосы на шевелюрах безразличных ко всему пассажиров, которые мотались в такт конвульсивным дерганьям поезда, невидящими глазами уставясь в темные окна, где отражались их силуэты. В этих вагонах они проводили почти четверть своей жизни, вырабатывая равный шахтерскому подземный стаж.Поезд начал торможение, и все, дружно столкнувшись плечами, качнулись вперед, разом кивнув головами, как сто китайских болванчиков.А когда вагоны замерли, откинулись назад...Двери разошлись, вытолкнув деформированную и перекрученную, как песочные часы, толпу пассажиров. В вагон почти никто не зашел, так как это была радиальная ветка и был вечер.— Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Измайловский парк», — объявил жестяной женский голос.Двери, шипя, закрылись.И тут же другой женский голос — дежурно жалобный — объявил:— Граждане пассажиры, мы беженцы из Чурайпе, нас на вокзале восемнадцать семей, помогите, люди добрые, кто чем может, доехать до дома...«Вот, — подумал Мишель Герхард фон Штольц, — судьба... Такие же, как я, горемыки без крова и угла... В человечьем обличье кустики перекати-поля, которые мотают по свету злые ветры...»И потянулся за мелочью.— Ты что! — толкнула его локтем в бок Ольга. — Они год уже до своей станции доехать не могут!Оказывается, эти «перекати-поле» давно пустили корни. В Метрополитене имени Ленина...С толпой пассажиров они вытекли из-под земли на поверхность. Где с ходу напоролись на чей-то хищный взгляд.Мишель Герхард фон Штольц был мало похож на местную, уныло разбредающуюся по многоэтажкам публику. По всем приметам он был чужак!— Предъявите ваши документы! — шустро подскочив, козырнул сержант.Мишель Герхард фон Штольц предъявил свой паспорт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80