ведь не пороть будет — до смерти дочь свою прибьет, ни ее, ни приплод не пожалев!Хоть бы знать, от кого дите-то Анисья нагуляла? Может, поганец тот окажется кровей знатных да именитых, тогда можно и свадебку по-быстрому сладить, позор тем прикрыв!Как то выведать?...Может, другие дочери чего знают?Велела их к себе звать. Те-то все ей и рассказали!Мол, не иначе как это Карл, учитель, что иноземным языкам — немецкому да голландскому — их учит. Все-то он на Анисью заглядывался да ручку ее брал.Ах ты, боже мой, срам-то какой — первейшую невесту на Москве, Лопухина дочь, простой солдат обрюхатил! Ай-яй, беда какая — хуже пожара! И что ж делать-то?!Велела матушка Анисью из чулана привесть да послала за бабками-знахарками, что недуги телесные у крестьян, да и господ тоже, разными заговорами да травами лечат.Сказала им:— Берите ее, чего хотите делайте, а только дите-то, грехом зачатое, в утробе изведите да по-тихому в лесу или еще где заройте! Дам вам за то денег, сколь попросите. А ежели кому сболтнете — кнутами бить прикажу до смерти!И ведь не шутит — злой нрав ее всем известен. Раз сказала — запорет!Знахарки Анисью увели, баньку жарко натопили да на лавку, под самый потолок, где не продыхнуть, Анисью усадили. Ковшик протягивают:— На-ка, выпей.А в ковше настои травяные, горькие, от которых у женщин судороги случаются и через судороги те плод выскакивает.Только Анисья головой мотает — отказывается пить.— Знаю, — говорит, — вы дите мое извести желаете!— Так ведь матушка ваша приказала, — кивают, кланяются знахарки. — Мы поперек нее идти не можем — запорет!И ковш в руки суют.Анисья ковш приняла да на печь выплеснула.— А вы скажите, что пила, да не помогло! — сказала она и босой ножкой о лавку топнула.Не стала пить!Пришлось матушке жалиться.А той — все батюшке рассказывать.А как рассказали — будто гроза по дому прошла.Всю прислугу на двор согнали, зады заголили и пороли нещадно, за то, что не углядели, а коли углядели, то не донесли! А коли не донесли и не углядели — так должны были!Анисья-то любименькой дочерью у батюшки была. Вся в него пошла — жива, умна да строптива! Может, потому только он ее до смерти не прибил. Хотя велел ее на конюшне плетьми бить, и сам при том был да кричал, чтоб не жалели, чтоб шибче лупцевали!Били Анисью, а она хоть бы раз вскрикнула! Губы до крови закусит да молчит, под кнутом дергаясь! А раз молчит — значит, упрямится, вины своей признать не желает! Отчего батюшка пуще прежнего злится.— Ты ее с оттягом, с оттягом стегай — чай, выдюжит, не помрет! А коли помрет — так тому и быть!Так и стегали до мяса!Думали, взмолится она да перед отцом повинится.Так нет же!Терпит Анисья — о Карле думает, которому теперь втрое хуже ее придется! Оттого только, может, криком не кричит!Уж коли ему муки принимать — так и ей тоже терпеть!Упала Анисья, руки плетьми повисли, головой вниз свесилась — чувств лишилась.— Буде! — приказал Лопухин.Чего беспамятную-то пороть — все одно она ничего не чует.— Сволоките ее теперь в чулан да соломы под низ бросьте — пусть отлеживается. А коли помрет — так тому и быть!Подняли Анисью да понесли.Милосерден батюшка, иные своих дочерей за такой позор палками да каменьями до смерти забивают, и никто их за то не судит. А этот — пожалел. Все ж таки дочь, да к тому ж любименькая.— Ладно, пусть все будет, как идет. Ежели не помрет да родит — приплод ее собакам скормим!...А ведь так и сделает, потому как не шутит, а всерьез! Ни к чему Лопухиным солдатские выкормыши.А с поганцем тем, что дочь его обрюхатил, — разговор особый!... С ним он ужо церемоний разводить не станет! Тот злодей за все сполна заплатит!...Пропал Карл!... Глава 24 Это была истерика — нормальная дамская истерика. Потому что дамы в отличие от джентльменов — создания изнеженные и слабые.— Ну как же ты не понимаешь — ведь они могли тебя убить! — кричала, плакала, колотила кулачками по могучей груди Мишеля Герхарда фон Штольца Ольга.— Если бы хотели — убили, — мягко возражал ей Мишель. — Милая, это такие мужские игры. Всего лишь игры. Девочки играют в куклы, мальчики разбивают друг дружке носы.— Какие носы, они ведь тебя пинали ногами!— Ну да, пинали немножко, — был вынужден согласиться Мишель Герхард фон Штольц. — Но я тоже в долгу не остался!Мальчишка, ну просто мальчишка!— Вот вы все такие, всегда думаете только о себе, — с упреком сказала Ольга. — Неужели ты не понимаешь, что, если бы они тебя убили, мне было бы очень плохо!Да, она была права! Нельзя быть таким эгоистом! Джентльмен, если, конечно, он настоящий джентльмен, не должен забывать о даме ни при каких обстоятельствах!— Прости меня! — повинился Мишель Герхард фон Штольц. — Я поступил как последний негодяй.Удовлетворенная Ольга взглянула на него влюбленно.Но, видно, ее терзал еще какой-то вопрос.— Скажи, почему они все за тобой бегают и пытаются тебя убить? — спросила она. — Что им всем от тебя нужно?— Колье, — признался Мишель Герхард фон Штольц.— Какое колье?— То самое — в форме восьмиконечного многогранника, с четырьмя крупными, по три карата каждый, камнями по краям и одним на десять каратов в центре... Изделие номер тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать...— Откуда оно у тебя? — спросила Ольга.Ну что ей на это сказать?Правду?Был большой соблазн сказать правду — сказать, что это колье, значащееся в описи Гохрана под номером тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать, Мишель Герхард фон Штольц самым банальным образом выкрал у бывшей своей возлюбленной, которая ему, не менее банальным образом, изменила со своим охранником. Впрочем, его обеляло то обстоятельство, что для него это колье было не ювелирным изделием, а вещдоком, с помощью которого он предполагал вывести на чистую воду воров, растаскивающих Алмазный фонд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80