Как данность.Но не теперь! Нет, не теперь!... Теперь она не желала, чтобы он умер! Она не отходила от больного, а уходя в аптеку или лавку, сломя голову бежала обратно, более всего боясь, вернувшись, вдруг не услышать его дыхания...И вновь и вновь думала — только бы он не умер!...Господи всемилостивый, сделай так, чтобы он не умер!...Пусть хоть кто, кто угодно, но только не он!... Глава 6 — Молчать!— Стоять!— Смирно!А он так и стоял. И молчал. Смирнехонько!— Тебе что было приказано?...Известно что — сидеть тихо, не высовываясь, до особого распоряжения.— А ты?!А он — не сидел. Он развел форменную самодеятельность — стал направо и налево амуры крутить и у своих возлюбленных драгоценности похищать. А потом со свиным рылом на Гохран полез...— Чего молчишь?! Твою мать!...Вообще-то, если следовать правилам этикета, данный оборот следовало предварять обращением «ее сиятельство». Потому что, коли ты кроешь по матери сына матери, который носит приставку «фон», то следует помнить, что мать его относится к сиятельствам, отчего, намекая на интимные с ней отношения, следует предварять ее имя перечислением всех надлежащих регалий.То есть твою, ее сиятельство, баронессу фон... я имел в хвост, в гриву и куда только заблагорассудится, всеми извращенными способами, с утра до посинения. И никак иначе!Впрочем, откуда им, нынешним его неотесанным командирам, знать подобные тонкости.— Чего молчишь, словно дерьма в рот набрал?...— Исполняю приказ, — напомнил Мишель Герхард фон Штольц.— Какой такой приказ?— Вышестоящего начальства. Вы приказали молчать, стоять, смирно!— Что?! Издеваться, да? А ну!., смирна-а!То есть выходит, еще смирнее. Смирнехонько.Можно даже сказать: смиренно.Как вам будет угодно!И Герхард фон Штольц, вытянувшись в струнку и потупив взор, позволил упражняться над собой, как только будет душе угодно. Изболевшейся душе его непосредственного начальника и отца-командира. Который с добавлением самых изысканных приставок помянул бога, черта, святых мучеников, двенадцать апостолов и всех бывших членов политбюро вкупе с кандидатами поименно, в алфавитном порядке, с кратким изложением их биографий.Не иначе как он раньше лямку в Морфлоте тянул, где забористые речи всегда были в чести.— И если ты... хотя бы один шаг из дома!... И если ты... не добудешь улик!...Что есть суть разные пожелания. Вернее, диаметральные.Хитрит начальство: одной рукой шкуру дубит, другой — вольную подписывает. Мол, никакого приказа тебе не даю, но крутись как хочешь, а злыдня-врага добудь хоть из-под земли! Добудь и яви пред их светлы очи!Ну что на все это можно сказать?...Только:— Есть!Вот ведь как все сошлось: куда ни ткнешься — везде по рылу! Как в страшной сказке: направо пойдешь — головы не сносишь, налево кинешься — погоны потеряешь, прямиком потопаешь — так наваляют, что мало не покажется, никуда не пойдешь — один хрен, все к тебе в гости заявятся и голову снимут, и погоны тоже, и наваляют по первое число!Куды ж крестьянину податься?...С одной стороны — негодующая банковская крыша, с другой — жаждущие отмщения кунаки обиженной невесты, с третьей — осерчавшие отцы-командиры...Некуда податься! Глава 7 Мишель выздоровел лишь через две недели. Он был худ, бледен, еле держался на ногах, но главное, что остался жив.Когда кризис миновал и он пришел в себя, обрадованная Анна, всплеснув руками, побежала на кухню, где стала отчаянно греметь кастрюлями и откуда скоро потянуло дымом.Мишель не сразу, не вдруг, но понял, что лежит помытый и выбритый, в свежем нательном белье, в чистой постели и что, выходит, все это время Анна ухаживала за ним, меняя рубахи и кальсоны. Он представил, как она ворочала его, здорового, тяжеленного мужика, и как — о ужас! — выносила из-под него!... И ему стало нестерпимо стыдно — хоть сквозь землю провались. Вернее, сквозь кровать и пол!...Когда Анна зашла в комнату, в руках у нее была тарелка горячего куриного бульона.— Ешьте, — приказала она. — Вам надо все это обязательно съесть!И, присев на краешек кровати и зачерпнув бульон, поднесла ко рту Мишеля полную ложку.— Не надо, я сам, — хотел было сказать Мишель и даже попытался привстать, но Анна не позволила ему это сделать.— Нет-нет, вам нельзя подниматься! Лежите. И ешьте! Вы должны меня слушаться. Ну же, я прошу вас, — скорчила она умоляющую рожицу.Мишель обреченно вздохнул и раскрыл рот.Ему было стыдно, но, черт побери, — и приятно тоже! Он вспомнил детство, как он лежал в своей кроватке и его мать или няня вот так же кормили его с ложечки.— Ай какой вы молодец! — похвалила его Анна с совершенно теми, из далекого детства, интонациями. Но тут же, спохватившись, строго сказала: — Только не вздумайте что-нибудь вообразить! Я точно так же выкармливала раненых. Вам надо много есть, чтобы быстрее поправиться. И не спорьте со мной!— Не буду, — улыбнулся Мишель.И, лишь с аппетитом скушав бульон и целую куриную ножку, вдруг подумал, откуда она могла взять эту курицу? В Москве теперь трудно было купить хоть что-то — лавки стояли заколоченные или разоренные, а деревенские жители, торгующие с возов на базарах, отказывались брать прежние деньги, ровно так же не доверяя новым.— Откуда у вас такое богатство? — подозрительно спросил Мишель, кивая на пустую тарелку. — Вы сами-то хоть ели?— Это неважно! — отмахнулась от него Анна. — Я терпеть не могу курятину.Ах, какой же он мерзавец — толстокожий мерзавец!... Она наверняка продала что-то из вещей, вернее, сменяла на эту самую курицу, а он...— Вы знаете, у меня там, в пальто, в портмоне, есть деньги, — вспомнил он. — Если вы их принесете...— Как вы можете! — искренне возмутилась Анна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80