Сержант Гапоненко отпрыгнул назад, и Ольга сама, по собственной инициативе, сунулась в микроавтобус, куда ее, схватив точно так же, как до того Мишеля, мгновенно втянули, уронив на пол.— Тихо! — предупредили их.Внутрь ввалился сержант Гапоненко, дверца с грохотом захлопнулась, и микроавтобус сорвался с места.— Мигалку-то включи!Где-то там, на крыше, отчаянно завыла сирена, а в салоне замигали, заметались по окнам и стенам красные и синие всполохи.Мишель и Ольга лежали на полу, притиснутые друг к другу, с вывернутыми за спину руками.— Прости! — тихо сказал Мишель. Извиняясь за то, что не смог защитить свою даму.— Это ты меня прости! — прошептала Ольга. Имея в виду, что это она подвела его к машине.— А ну, заткнитесь! — рявкнули на них. — Не то счас дубинкой по башке!Ладно ему, но тогда и Ольге тоже!И он замолчал. И Ольга тоже.Машину отчаянно мотало, но все равно Мишель чувствовал, как мелко вздрагивают плечи Ольги, а это значило, что она плачет. И самое страшное, что он ничем, решительно ничем не мог ей помочь!С огромным трудом, рискуя сломать шею, Мишель вывернул голову, чтобы увидеть ее. Вывернул и различил в полумраке искаженное страхом лицо. Заметил, как по нему ползут веселенькие — то синие, то красненькие — в свете милицейской мигалки капельки слез.— Все будет хорошо! — одними губами прошептал Мишель Герхард фон Штольц.И Ольга, услышав его, вдруг сквозь гримасу страха улыбнулась. Ему улыбнулась.И ее губы тоже беззвучно прошептали:— Да, все будет хорошо...И так Мишелю стало ее жалко.И так за нее больно!...Ах вы!...Ну все!...Ну готовьтесь!...Там, в отделении, он наберет заветный телефон — не ради себя, ради Ольги, — и тогда всех их ждет большой сюрприз. Такой, что мало не покажется! Никому! Ни сержантам, ни их генералам!...Уж они его попомнят!... Глава 31 Месяц Анисья не доносила — разродилась дитем. Может, оттого, что бита была.Дите бабка-повитуха деревенская приняла — пуповину суровой ниткой перетянула да поверх нее зубами перекусила. Опосля младенца водой ключевой обмыла, в тряпицу простую завернула и мамаше на руки передала. Лекаря Лопухин звать не велел, сказал — коли от солдата брюхо нагуляла, пущай как простолюдинка от бремени разрешается. А помрет дите — не велика беда!Младенец пола был мужеского и шибко на мать похож.Собакам его, хоть грозились, не кинули — но матери не оставили. Только раз Анисья к груди дитя свое и приложила. А после отец велел его у нее забрать да на дальние выселки свезти, где лесникова жена как раз двойней разродилась. А где двое — там и третий как-нибудь прокормится.Завернули дите в холсты да увезли. А куда — Анисье говорить не велено было! Уж как она ни рыдала, как ни билась — ничего ей не сказали!Леснику Лопухин за уход, но более того за молчание, денег положил. Велел в книги церковные младенца не писать, а ежели помрет, то закопать тайно где-нибудь в лесу, место то заровнять и никому не показывать. Верно, думал, что сгинет малец с голодухи, потому как понятно, что сперва мамаша своих родных ребятишек будет кормить, а уж опосля, тем, что в грудях останется, — приблудного.Но, видно, сердобольна была лесникова жинка али младенец уж больно шибко сосал, но только не помер он. Ворочался в люльке да шибче братьев своих молочных криком исходил и первым к титьке тянулся. Оттого, может, только и выжил, что шибко боек был!А коли не помер, коли жив остался, — нужно было его куда-то определять. Порешили записать его на лесниково имя и нарекли Яковом. Лопухин к себе лесника призвал да строго-настрого наказал ему лишнего не болтать, а ежели тот хоть сдуру, хоть спьяну проговорится, то быть ему батогами до смерти битым и коли после того жив останется — на галеры сосланным.А Анисье — той, как Лопухин велел, сказали, будто помер сынок ее. И даже могилку показали, хошь никого под тем холмиком не было!А как про то сказали да на могилку свели — так Анисья сама не своя сделалась — по дому ходит, в чуланы да углы заглядывает, будто бы ищет кого. А то сядет к окну и долго-долго на дорогу глядит — есть-пить отказывается да тихо плачет.Лопухину про то рассказали — пожалел он дочь свою. Велел к себе звать.Сыскали Анисью да к нему чуть не силком привели.— Не горюй, — сказал Лопухин. — Бог даст, мы тебе женишка сыщем да еще свадебку сыграем. Хошь мало кто на тебя ныне позарится, но ежели приданое поболе положить, то, может, и найдутся охотники.А Анисья топ ножкой!— Никто мне, окромя Карла, не нужен! Муж он мне перед богом и людьми!— Неужто ты супротив воли отцовой пойдешь? — осерчал Лопухин.— А и пойду! — упрямствует Анисья. — Всю-то вы жизнь мне, батюшка, спортили, с Карлом разлучили, дитятко наше отняли, да, верно, его по злобе своей, как обещались, извели! Не нужны мне женихи ваши. Я теперь Карла ждать стану!— Двадцать годов? — усмехается Лопухин.— А хоть и двадцать! Все одно мне без него жизни нет!— Так не дождешься! — вскричал Лопухин. — Потому как помер он! Через строй его прогнали, шкуру палками спустив, да отослали в дальний гарнизон, где лихоманка его одолела, отчего он вскорости и преставился в тамошнем лазарете.Ахнула Анисья, руками всплеснула.— Обманываете вы меня, батюшка!— Да вот те крест! — обмахнулся щепотью Лопухин.Побледнела Анисья, лицо руками прикрыла.Никого-то у нее на этом свете не осталось — все на том. И Карл, супруг ее, и дите от него нарожденное.Заплакала... А как поплакала, вдруг вскочила и вон из комнат бросилась!Ай, беда!...Испужался Лопухин, кликнул слуг, чтобы за ней скорее бегли да, схватив, из дома никуда не пущали да следили, день и ночь глаз с нее не сводя.Кинулись слуги — да куда там! Она уж по лестнице на крыльцо сбежала, из дома выскочила да к Яузе-реке побегла, да так, что только пятки сверкают!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80