Через некоторое время я уже был в состоянии обратить
мои мысли к работе, на которой я, похоже, теперь застрял, и рискнуть
осторожно оглядеть темнеющий горизонт. Я увидел все то же, что мы видели с
тех пор, как покинули Миссисипи: солнце, рассерженно-яркое в закате, а под
ним - ничего нового. Никаких других кораблей; никаких перемен в нашем
везении.
Я беспокойно заерзал на своем продуваемом ветром насесте. "Посмотри
своими проклятыми телячьими глазами", - сказал Ле Стриж, и, в конце
концов, я этим и занялся. Конечно, это просто совпадение. Лучше бы это
было совпадением, черт возьми. Но здесь нельзя было быть уверенным НИ В
ЧЕМ.
Например, в том, что именно я должен был выискивать. Нечто, способное
переплюнуть малоприятные способы Ле Стрижа видеть разные вещи, должно быть
также в состоянии сыграть злую шутку с моей обычной парой глаз. Разве что
оно имеет силу только над колдовством, а не над реальностью. Однако, чтобы
спрятать что-либо среди этих заросших холмов, большой магии не
потребуется. В течение долгих часов мы не видели никаких признаков жизни,
кроме птиц и гигантских бабочек - вспышек яркого цвета на зеленом фоне, да
время от времени - белой струйки дыма, поднимавшейся с дальней просеки или
группы крытых листьями крыш. Мы причаливали у нескольких таких прибрежных
поселений. Подплывали ближе и спрашивали рыбаков, плывших в лодках,
посылали людей на берег спросить у деревенских жителей - всегда одно и то
же: "Un grand navire noir aux trois mats, orne aux lanternes comme des
cranes grotesques, on l'a vu, hein? Ils viennent d'enlever une filette..."
[Большой черный корабль с тремя мачтами, украшен фонарями в виде
причудливых черепов - вы такого не видали? Они недавно похитили девушку...
- (франц.)]
И всегда между нами падала пелена. Большей частью это были обычные
крестьяне, очень просто одетые, больше походившие на африканцев, чем на
выходцев из Вест-Индии, с какими мне приходилось встречаться. Но у всех,
кроме самых юных, был особый вид преждевременно повзрослевших людей, какой
бывает при тяжелой работе и плохом питании. Их лица, молодые и старые,
были с выступающими скулами, сильно изрезанные морщинами, к таким хорошо
пристает непроницаемое выражение; а их опущенные глаза ничего не выдавали.
Даже дети, которые должны бы, казалось, быть веселыми и счастливыми,
впадали в молчание и только чертили пальцами ног в пыли, когда мы с ними
заговаривали; никакие уговоры и посулы в мире не могли их тронуть. Нельзя
было упрекать их за это: прошел слух, что где-то что-то затевается, а у
них не было оснований доверять нам больше, чем Волкам. В одном-двух
местах, увидев, что мы высаживаемся на берег, местные жители с криками
бросились в джунгли. Еще в одном месте кто-то выстрелил в нас и зацепил
одного из матросов. Правда, слегка: это был грубый выстрел наугад,
сделанный больше со страху, чем по злобе. В этом тенистом сплетении ветвей
не было даже смысла искать стрелявшего. Мы оставили их в покое и снова
стали полагаться только на собственные глаза.
Теперь это были мои глаза, скользившие из стороны в сторону над
землей, морем и небом - бледными и пустыми.
Мы обогнули какой-то мыс и пересекли еще одну пустую бухту; здесь не
было ни деревень, ни дыма, ничего, кроме деревьев, подходивших к самой
воде. Впереди же, за дальним мысом солнце казалось сверкающим медным
куполом, тонущим в море, а облака - плюмажем взрывающейся пены. Мне пришла
в голову мысль об Атлантиде: может, она тоже была где-то здесь? Похоже,
здесь, в тенях было все. Сам корабль был частью тени, бродившей за
пределами Сердцевины, - а я? Я приплыл на нем к востоку от восхода солнца;
к добру или к худу, но я был его частью. Я стал смотреть на вещи другими
глазами. Так где же теперь было мое место? Пылающий закат отчетливо
выделил очертания мыса впереди, бахрома его деревьев сгибалась и качалась
в этом насмешливом душном бризе.
Только вот некоторые из них не сгибались и не раскачивались. Только
чуть покачивались, жесткие, безлиственные. Один... два...
Мы были совсем недалеко от места. Я собрался с духом, набрал побольше
воздуху в легкие, наклонился вниз и закричал, но все было бесполезно. У
меня не было выучки, как надо орать: ветер унес мои слова. К тому же, если
кричать еще громче, могут услышать где-нибудь еще, и кое-кто может
получить дополнительную минуту для того, чтобы выкатить свои огромные
пушки. Быстро, стараясь делать пальцами четкие движения, я отстегнул пояс
и проскользнул вниз через открытый люк - у него было очень подходящее
название: "ловушка для салаги"; затем - снова на ванты. Это было совсем
как в скалолазании: самое трудное - это спуск. Во всяком случае, так,
чтобы при этом остаться целым. У меня тряслись ноги; я спускался слишком
медленно. В отчаянии я оглянулся и прямо под собой увидел одну из задних
опор, крепивших мачту - толстый трос, натянутый, как фортепьянная струна и
круто спускавшийся к поручням. Иметь бы еще оборудование для спуска... но
у меня его не было. Плохо дело.
Заправив меч получше назад, я протянул руку и обхватил канат сначала
рукой, потом ногой, по-обезьяньи. Затем перебросил свое тело через него.
Скользить вниз нужно было, перебирая руками, но я не успел. Я уже
спускался вниз, и даже слишком быстро - трос стал скользким в моих потных
ладонях. Я цеплялся, как настоящая обезьяна за палку, подвывая и вонзая
подошвы башмаков в трос вместо тормозов. Они так сильно врезались в
шероховатые завитки, что чуть не сбросили меня совсем;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138