И все же она была моим секретарем
четыре года. За это время у меня волей-неволей составилось представление о
ее личности, о сущности Клэр. Может быть, я даже лучше понимал, что ею
движет, чем ее приходящие и уходящие кавалеры. Перефразируя старую
поговорку, нельзя быть героем в глазах собственной секретарши. Тем не
менее, она всегда держала мою сторону, и у меня были причины сознавать,
что она всегда пылко поддерживала меня, когда речь заходила о серьезных
вещах. Меня слегка удивило мое страстное желание отплатить ей тем же. Я
говорил себе, что это просто чувство вины. Я был в ответе за нее, и все же
я навлек на нее беду своим безумным стремлением проникнуть в вещи, которые
следовало оставить в покое, забыть, как велел мне Джип. Но было здесь и
нечто большее, чем чувство вины, чем желание помочь, которое я испытывал
ко всем людям, попавшим в эту передрягу. Она все время стояла перед моим
мысленным взором, и мне приходилось прилагать серьезные усилия, чтобы
ехать медленно, соблюдая осторожность, двигаться в потоке и следить, как
впереди, под медленно краснеющим небом, собираются тени.
Приходилось смотреть правде в глаза. Мне нравилась эта девушка,
нравилась больше, чем кто-либо. В течение всего этого времени зарождалось
какое-то чувство, проникало сквозь мою тщательно созданную броню, в такие
места, где, как я считал, все щели были забиты. Все это время мои
инстинкты предавали меня. А теперь они подстегивали меня, и я почти
неистовствовал. Господи, должно быть, она сейчас страдает! Что она должна
думать? Если она еще жива и вообще может думать...
Я должен был помочь ей, любой ценой, куда бы мне ни пришлось поехать.
Я знал, что это значит. Мне придется открыть закрытые ворота, пройти
снова по забытой тропе, переступить запретный порог. Пройти тем путем,
которого не могли открыть ни рассудок, ни память, - единственной
путеводной нитью на нем были мои инстинкты. И с того момента, когда
полицейский положил толстую лапу на мой локоть, инстинкты громко
предостерегли меня. Полицейский и власть, которую он представлял, были
частью более узкого мира. С ними или с кем-либо другим на буксире я бы
никогда не нашел этот путь, даже кружа по этим темным улицам целую
вечность. То место, куда я направлялся, было для меня одного.
Но дорога туда казалась нескончаемой. Я влетал в пробку за пробкой, и
все светофоры, казалось, нарочно загорались красным при моем приближении.
Сегодня вечером я вполне был готов проскочить их на красный, но я не мог
позволить себе, чтобы меня остановили, ради Клэр. Хуже всего было, когда,
подъезжая к круговому движению, я услышал позади вой сирены, но это было
где-то далеко, и два тяжелых грузовика загораживали меня от нее. Я не
слишком беспокоился. Вполне возможно, что они и гнались-то не за мной, а
если и за мной, вряд ли они успели бы настичь меня до поворота. Я подъехал
к участку с круговым движением и как раз давал сигнал поворота, когда мое
боковое зеркало заполнила машина, с ревом вылетевшая откуда-то прямо на
меня. Один удар вытолкнул бы меня в другой ряд, что почти неизбежно
завершилось бы крупной аварией. Я вывернул руль как раз вовремя, но вокруг
раздался шквал сигналов и криков. Все это - в мой адрес, поскольку
настоящего виновника никто не видел. Я только мельком успел заметить
блестящую красную спортивную машину и смуглое лицо, желтоватое и зловеще
ухмыляющееся, человека, сидевшего за рулем, а потом он спокойно проплыл
мимо и скрылся в направлении Харбор-уок. А мне пришлось еще раз объезжать
круговое движение, чтобы достигнуть развилки и наконец услышать под
колесами стук булыжника. Высокие стены сомкнулись надо мной, и звук
сирены, казалось, замер вдали.
За исключением одного-двух грузовиков, Дунайская улица была пуста и я
смог снять ногу со сцепления. Но тут меня стали одолевать новые сомнения:
не будет проблем с самой машиной? Может, мне поставить ее и пойти пешком?
Но с Джипом я справлялся нормально, к тому же, рисковать не было времени.
Передо мной открылась похожая боковая улочка, и, не останавливаясь для
раздумий, я свернул туда и зигзагами поехал туда, куда она вела, мимо
задних стен складов с крышами, предостерегающе усыпанными рядами острых
шипов или битым стеклом, холодно поблескивавшим в тусклом свете. Оттуда я
выехал на другую улицу, вдоль которой тянулись заколоченные окна
заброшенной фабрики, похожие на слепых часовых, а потом - на развилку, где
мои инстинкты на минуту заколебались. По обе стороны во все направления
тянулись улицы, вдоль них простирались длинные тени, ленивые и загадочные.
Я опустил стекло и почувствовал запах моря в ветре, услышал крики чаек;
подняв глаза, я увидел, как они кружат на фоне грозного неба. Затем,
посмотрев налево, я увидел самые длинные тени, увенчанные зубчатыми
гребнями, настоящее тесное переплетение шипов, и эти джунгли салингов и
такелажа тут же всплыли в моей памяти. Я круто повернул руль, и машина
прямо-таки полетела по булыжнику. Ибо там, впереди меня, в конце улицы,
волшебный лес мачт вставал прямо на фоне освещенного горизонта.
Я не остановился. Я прибавил скорость и повернул, скрипнув шинами,
прямо на саму верфь. Надо мной нависали высокие темные корпуса, в
последних отблесках теплого дневного света они казались менее
устрашающими, менее монолитными, выстроенные рядами и выкрашенные яркой
краской, даже с тонкой позолоченной отделкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138