Даже в ту пору они уже умирали. Я смутно припомнил, что в последнее время
предпринимались попытки восстановить часть доков для обозрения туристов,
как достопримечательность, но как и с каким успехом - это мне не
запомнилось.
Почему я никогда не возвращался сюда? Не было времени: при моей
работе, светской жизни и занятиях спортом, других развлечениях и
честолюбивых планах. Дела всегда отвлекали меня. Я вовсе не ставил себе
целью отказываться от своего пристрастия к бесцельным блужданиям, но, так
уж получилось, что оно прошло. Впрочем, как и многое другое. На самом деле
у меня не было выбора, если я хотел оставаться на гребне и идти вперед. И
все же эти походы в доки, вид всех этих ящиков и контейнеров с загадочными
иностранными ярлыками - они когда-то будили во мне что-то, верно?
Я не могу сказать, что именно они побудили меня заняться моим
ремеслом; свой выбор я продумал очень тщательно, еще в колледже. Но они
добавили что-то, внесли искру жизни, которой недоставало другим
профессиям. Это, конечно, продолжалось недолго. Нельзя было ожидать, что
эта искра выживет в неумолимой рутине, сухом круговороте бланков, счетов и
векселей. Я, правда, не особенно скучал по ней. Взамен появились новые
источники удовлетворения, более реальные. Но сейчас, когда у меня вдруг
появился намек на настрой искать приключений, восставая против рутины,
мысль о доках пробудила во мне ноющее чувство сожаления. Может быть,
именно оно породило это внезапное упорное желание пойти туда пообедать -
стремление снова открыть для себя прежние острые ощущения, былое
вдохновение во всех моих начинаниях. Без него я чувствовал себя довольно
поникшим - почти опустошенным.
Я нахмурился. Нахлынули менее приятные воспоминания - слова,
брошенные мне Джеки много лет назад, во время одной из наших последних
угрюмых ссор. Это было типичным для Джеки: один из безумных образов,
всегда возникавших в ее мозгу, что-то насчет изящных раскрашенных яиц из
Сингапура, красовавшихся на ее каминной полке. О том, что для того, чтобы
приготовить краску, из них высасывали желток. "У тебя бы это хорошо
получилось! Вот чем тебе следовало бы заняться! Высасывать сердцевину,
чтобы раскрашивать шелуху! Красиво и нарядно снаружи, и плевать, что
внутри все пусто! Не будет цыплят - какая разница! Внешний вид - вот что
так дорого твоему сердцу..."
Я фыркнул. Мне не следовало ждать от Джеки, что она сможет видеть
вещи такими, как они есть. И все же... Поворот был где-то неподалеку,
прямо у подножия холма - как же она называлась? Поворот я знал, и название
улицы мне было не нужно, но я увидел его на стене, свернув с кругового
движения. Дунайская улица.
Насколько я помнил, здесь, в округе все названия улиц были такими.
Дунайская улица, Балтийская, Норвежская - они носили названия отдаленных
мест, казавшихся когда-то знакомыми, как родной дом, для живших и
работавших здесь людей, даже если они никогда их в глаза не видели. Именно
оттуда шло их процветание, деньги, которыми оплачивались эти мрачно
возвышавшиеся каменные стены, когда-то производившие впечатление - пока
песчаник был светлым, а ныне - почерневшие от сажи. Сельдь, специи и
древесина, янтарь, меха и шелка - самыми разными и экзотическими товарами
оплачивались булыжники, барабанившие сейчас под моими шинами, еще в те
времена, когда главной улицей города была ухабистая колея, полная грязи и
конского навоза. Названия некоторых маленьких боковых улочек были совсем
загадочными - Серет-стрит, аллея Пенобскот; улица, на которой я, в конце
концов, остановился, называлась улицей Тампере.
Я понадеялся, что название улицы не отражает дурных привычек ее
обитателей [игра слов: Тампере - город в Финляндии, tamper - по-английски
"портить, иметь злой умысел"] и что с машиной ничего не случится; но
сидеть в ней дальше я был уже не в состоянии. Я хотел вести разведку
пешком, вдыхая запах моря, который доносил ветер. Вместо этого я
почувствовал на лице холодные капли дождя, на минуту повернул назад, а
потом посмотрел в небо, и у меня перехватило дыхание. Напротив, над крышей
склада сияли последние лучи великолепного заката, а на фоне этих лучей,
прямые и черные, как деревья зимой, сетью выделялись головки мачт. Но это
были не обычные мачты современных яхт и не гордые радары более крупных
судов; это были мачты корабля с прямым такелажем, причем огромным, какой
можно было встретить у "Победы" или "Катти Сарк" [знаменитые корабли,
отличавшиеся большой парусностью]. В последний раз я видел нечто подобное,
когда проходило ралли Высоких Кораблей, и то по телевизору. Неужели такую
штуку пришвартовали здесь хулиганы-туристы, или это было что-то
действительно древнее? Это надо было увидеть. Я поплотнее запахнул свою
легкую куртку и отправился в путь в густые тени, пролегавшие между далеко
отстоявшими друг от друга уличными фонарями. К черту погоду, к черту все!
Я слегка удивлялся самому себе. Вне всякого сомнения меня обуял дух
восстания.
Часа через полтора я, естественно, горько раскаивался в своем
решении. Мои волосы прилипли к застывшей от ветра голове, насквозь
промокший воротник тер мне шею, и я отчаянно хотел есть. Все странные
местечки, которые мне запомнились, были теперь просто заколоченными дырами
в стенах или убогими маленькими кафе с затертыми щитами рекламных
объявлений и пластиковыми столиками, едва различимыми сквозь закопченное
стекло, - все они были закрыты и, должно быть, закрыты уже годами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138