Сколько же лет потребуется, чтобы собрать нужную сумму? Ему и не дожить до того дня, как бы он ни старался, как бы ни экономил на самом необходимом. Карабкается он, карабкается, как собачонка, которую недавно видел у причала порта. Собачонка пыталась выбраться на крутой берег, обдирала лапы, соскальзывала, уходила с головой в воду и снова из последних сил царапала когтями гладкий, отполированный морем камень... Так и ему не выбраться, не уйти от судьбы...
Серж свернул в знакомое бистро и в один день пропил с такими же, как сам, неудачниками весь свой капитал. Вино он заказывал самое дорогое — «Цинзано» и «Мартини». Пусть сегодняшние его приятели хоть раз выпьют и поедят не хуже, чем все эти самодовольные гладкие лавочники.
Тут же, в бистро, взял бумагу, конверт, написал письмо Жюлю и отправил в счет долга немного денег. Знал, что к вечеру уже не останется ни гроша. Так вот: хоть раз он поступит, как хочется. Хоть раз посмеется над собственной судьбой, которая назавтра, наверное, готовила либо кражу всех его сбережений, либо инфляцию, либо
еще что-нибудь. Он что-то оживленно рассказывал друзьям на один вечер, подавляя, заглушая вином иные мысли о том, чего он больше не хотел знать. Но мысли эти тяжело ворочались в его отуманенном мозгу, не уходили, а становились все более тяжелыми и безрадостными. Вконец подавленный, он замолчал и даже не заметил, как остался за столиком один.
Было совсем поздно, когда, выходя, он заметил «королеву Викторию», которую не встречал с тех самых пор, как переночевал в ее клетушке. Она еще больше постарела. Давнее, несвежее кружево, истрепанное по краям, измятый, свалявшийся шиньон делали женщину совсем
жалкой. Серж поздоровался, зачем-то вернулся и подсел к ее столику. На оставшуюся мелочь заказал бутылку вина и попросил принести второй бокал.
Смущенная этой встречей, она молчала. А Серж с пьяной бравадой объявил, что копил, копил деньги да и просадил их сегодня. Очевидно, несмотря на тон, каким все это было сказано, женщина о чем-то догадалась.
Подняв на него светлые, небрежно подведенные глаза, она участливо спросила, какое у него горе. Совершенно неожиданно для себя и для нее он заговорил, не пытаясь скрыть горечи. И по мере того, как рассказывал о том, что произошло за этот год, на душе становилось легче. Кто виноват, что он так глупо попался из-за каких-то неясных и ненужных чувств?
Выговорившись, он почувствовал странную апатию ко всему. Полное безразличие к завтрашнему дню. Он уже раскаивался, что заговорил с женщиной, что вообще подошел к ней.
А она украдкой достала платок и, наклонившись, незаметно коснулась им уголка глаз. Так и не подняв головы, тихо сказала:
- Какое счастье, месье, когда у человека есть надежда.Пусть самая маленькая надежда... Тогда уже можно жить...
Он оторопело смотрел на женщину. Это опустившееся так же, как и он, существо вдруг очистило и его слова, и мусли, и чувства от всего наносного, мелкого, несправедливого. Высказав главное, именно то, что вошло в его
жизнь.
Наконец она решилась поднять выцветшие глаза, в которых было что-то от радостного удивления и сочувствия.
У человека есть надежда, есть чем жить. Видимо, ободренная его молчаливой благодарностью, она, комкая платок, запинаясь, продолжала:
— У меня колечко... Небольшой рубин. Не обижайтесь и... возьмите...
Он не мог ни поблагодарить, ни отказаться — боялся, что выдаст голос. Наклонился, поцеловал дряблую руку и быстро, не оглядываясь, вышел.
На другой день, и на третий, и на десятый он опять урезал от завтрака, от обеда... И откладывал, откладывал, откладывал.
Вдруг, словно весенний шквал... Так неожиданно. Все теперь было для него неожиданным. Потому что он, как муравей, зарылся в глубине трюмов, после работы едва доползал до ближайшего бистро перекусить, а потом без сил сваливался в своем подвале на тюфяк. Газеты, радио, кино для него не существовали. В тот день он открыл дверь бистро и замер: замер так же, как все, кто сидел здесь, слушая стоявший на полке «Филлипс».
«Русский поднялся в космос! Русские в космосе!..» Хозяин бистре и все, кто там был, поздравляли его,, русского, жали руки. Он был недостоин этих рукопожгк тий. Ничем не заслужил их. И все же он действительно русский. Непрошенные слезы, которых он поначалу и не заметил, навертывались и навертывались на глаза,
Хозяин бистро вдруг вспомнил, что Серж пиани. Почему бы ему не пойти в кафе месье Дюбуа? Там как раз ищут аккомпаниатора. Месье Дюбуа пока никого не наг-шел. Они только вчера виделись.
Кафе так кафе. Это не концертный зал и лучше, чем метла. На другой же день выяснилось, что Серж вполне устраивает и хозяина и мадемуазель Сюзанну, с большим тру-дом самостоятельно разбиравшуюся в нотах.
«Переход из душных, темных трюмов в кафе месье Дюбуа — настоящее счастье для месье Сержа»,— сообщил бармен радостную весть вернувшемуся с моря Жю-лю. Тот реагировал по-своему.
«Держись, дружище, это еще не самое страшное»,— сказал он Сержу. Бармен вытаращил глаза. А Серж был благодарен за поддержку. Да, Жюль, который не мог отличить ноты «соль» от, «до», все же прекрасно понял его состояние. Очевидно, догадался, каково ему бренчать на рояле пош-
ленькие песенки да еще давать уроки двум толстощеким оболтусам, племянникам месье Дюбуа.
Как далеко, как невероятно далеко все это было от концертного зала, где в партере когда-то сидела Вера Оболенская. То было в другой жизни, с другим человеком...
Теперь у него одна отрада. В послеобеденный час, который целиком принадлежал ему, видеть себя путешествующим по морю. Представлять встречу с сестрой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52