Пароход отошел, а женщины все нет. Подбросила ребенка моей тогда еще совсем юной тете...
— Юной еще бы ничего. Так ведь имущества моего всего-то смена белья,— вмешалась Мария Ивановна, снова усаживаясь в кресло.—Ребенок проснулся, плачет. Развернула его—мальчишка. А в одеяле записка: «Васе три месяца. Меня не ищите!..» Три месяца! Куда мне с ним? Прошу, умоляю людей, возьмите мальчонку! Да кто возьмет! Время-то крутое... Мальчишка криком кричит. Надо чем-то кормить. Хорошо хоть капитан где-то в своих, судовых запасах малость сгущенного молока нашел. Простыней старых на пеленки дал. Вот и доехали до места. В бараке поселились — горе одно. Мы в бочке-, в холодной воде купались, и его купала. Уйду в поле, а Ва-сютка лежит один-одинешенек. Сейчас посмотришь, дети в тепле да в холе, а заболеет — умрет. Моему ничего.не делается. Вернусь в барак, лягу, а он прижмется ко мне, греется, мурлычет. Котенок, и только. Господи, думаю, уж лучше бы помер, чем вот так мучиться. И мне бы легче. Думаю так, а сама плачу —жалко. Привыкла потом, приспособилась. И такой он ласковый, тихонький растет. Смотрит глазенками своими и ждет. Приголубь только, приласкай — и хлеба не надо. Уже года три ему было, одни там приезжие просили — отдай нам, усыновим! Куда тебе, девке, с ним?! И замуж не возьмут. Тут, мол, знают, откуда мальчишка. Куда поедете — кто поверит, что не прижила его? А мне уж все равно было: поверят — не поверят. Сын, и все тут.
— Только напрасно вы с дядей Тимой все рассказали ему,— задумчиво произнес Вавилов и положил в пепельницу потухшую сигарету.— Напрасно...
— Не знаю... Подрос мальчик, вот и считала, что обязана сказать правду. Волновалась, долго не решалась. А он выслушал, обнял меня и говорит: «Я все давно знаю, мамуська! Добрые люди постарались. И люблю тебя и папу, и уважаю за все еще больше...» — Мария Ивановна прикусила губу. Она торопливо поднялась и ушла в комнату.
Как не вязалось первое впечатление, произведенное хозяйкой дома на Сержа, с тем, что он услышал... И те люди, которых он сегодня встречал, даже сердитая дворничиха, упомянувшая о своем возвращении домой после войны, и у нее могла быть своя, вот такая же сложная судьба. Во время гитлеровского нашествия растекались по дорогам Франции толпы людей, с детьми, с жалким домашним скарбом... Кто побогаче, те как-то находили с гитлеровцами общий язык. Уходила беднота. И голодала беднота. Так ведь Францию, можно сказать, подарили
врагу. А Россия сражалась. Истекая кровью, сражалась, не отдавая без боя ни одного клочка земли своей. Вот и судьбы людей трагичны и велики.
Да, он слышал, даже читал об этом. Но одно дело читать, а другое — вот так сидеть за столом с пожилой, доброй женщиной, которая словно создана для мирного домашнего очага, и такое услышать! Фронт... Окопы... Камчатка...
— Замечательная женщина,— в волнении произнес Серж.— Такое самопожертвование...
— Во всем! Именно во всем тетя Маня такая! —горячо подхватил Вавилов.— Знаете, она даже детей больше иметь не хотела. Вдруг, при своих-то, приемышу хуже будет. Жила им, для него. А тут война. Тимофей, муж тети Мани, на фронт ушел. Она тогда в танковых частях служила. Уехала инспектировать формировавшуюся часть. И в ее отсутствие похоронную принесли. Вася прочел — и на фронт... Погиб мальчик... Через три с половиной месяца... погиб. Что тогда с бедной тетей Маней было!.. Двоих потерять: мужа и сына!.. Почти одновременно. И удерживать ее не стали. Ушла на передовую... Одна теперь век доживает... Поедет в Сибирь к друзьям своим фронтовым или у нас иной раз недельку-другую побудет, но разве это спасает от одиночества?..
Вавилов вздохнул, замолчал. Молчал Серж, уж он-то знал, что такое одиночество... Тяжела, страшна судьба этой женщины, и все же сохранилось в ней душевное тепло для этих роз, для Юрия, даже для него, Сержа, незнакомого ей человека...
— Тетя Маня! Иди к нам, тетя Маня! — крикнул Вавилов в открытые окна комнаты.
— За Марию Ивановну!—восторженно предложил Серж.
Мария Ивановна вошла, улыбнулась, хотя глаза ее покраснели, припухли.
— Какие галантные кавалеры!.. А я чуть не забыла угостить вас персиками.— Она поставила перед Сержем большое блюдо.
— Знаешь, тетя Маня, что мы хотели бы услышать от тебя? — заговорил Вавилов.— Ты расскажи нам...
— Никаких боевых эпизодов, как ты выражаешься, я рассказывать не буду,— перебила племянника Мария Ивановна.— Мы с тобой, кажется, условились,
— Что ты, что ты! Никаких эпизодов! — смеясь воскликнул Вавилов.— Уговор есть уговор!.. Ты лучше о Кошелевых. Все, что ты о них знаешь.
— О Кошелевых? О Ларе и капитане Кошелеве?.. Когда ж это было!..
Серж почувствовал, что бледнеет, услышав имя своей матери. Лара... Лариса... Значит, Мария Ивановна ее знает, хорошо знает, если называет уменьшительным именем!
Вавилов выразительно взглянул на Сержа: не напрасно я тебя сюда привез!
— Что же рассказать, Юрик? Что ты хочешь услышать? —с некоторым недоумением спросила Мария Ивановна.— Ты и в письме меня о Кошелевых спрашивал. Объясни, что тебя интересует?
— Все нас интересует. Все, что вспомнишь. И уж, конечно, потом я тебе объясню, почему нас интересует.— Вавилов положил руку на пальцы тетки и чуть-чуть их пожал.
Она перевела взгляд на Сержа. Но лицо его было таким бледным, взволнованным, что, больше ничего не спросив, она нахмурила брови, словно припоминая, и заговорила:
— Ну, если вам это так важно... Я постараюсь... Но еще раз предупреждаю, вряд ли такая хроника пригодится для какой-нибудь статьи. Это... частные... словом, семейные воспоминания, что даже не знаю...
— Тетя Маня, рассказывай, потом мы тебе все объясним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52