А ни я и никто другой делу этому не обучены. Что же до Кавказа... Так на тот Кавказ красные тоже придут.
Тут Кошелев как крикнет:
— Хоть ты, Григорий, из меня жилы не тяни, дай покой!..
Разошлись мы по кубрикам и так порешили: пусть капитан трохи охолонет и тогда опять до него пойдем.
Да только на другой день такая пошла круговерть и столько всяких дел посыпалось, что тебе из худой торбы зерно. Тогда, казалось, вроде бы одно с другим и не связано. А на самом деле получилась, как сейчас говорят, чисто тебе цепная реакция...
Надолго, навсегда, считайте, мне тот день запомнился.
С утра боцман Фомичов пошел утюжить Графскую пристань. А я большой аврал затеял в буфетной. Имел надежду где-нибудь в закутке пачку галет или еще чего разыскать.
Капитан у себя сидит, над картами морскими колдует.
Вдруг за иллюминатором как бабахнет! Я из буфетной пулей на причал, узнать, что случилось. Возвращаюсь, и тут меня капитан кличет.
— Что там рвануло? — спрашивает. Вроде бы вагоны со снарядами на угольной стояли.
Я, как всякий хлопчик, уже выведал.
Разговариваем мы с капитаном, и тут хозяин входит. Сам пан Сабинин. Тесть, значит, Кошелева. Откуда взялся? Как доехал? Не пойму. Поздравствовались Они с Кошелевым. И капитан их сразу же про свою жинку спрашивает, а тот ему про Саргана толмачит. Сарган, мол, такой-сякой, сорвиголова. Как пан Сабинин в поезде ехали, так все про розбишаку того, Саргана, люди гово-рили. Все безобразия в городе от него и его хлопцев. И взрыв не иначе, как дело его рук.
Капитан головой кивает и опять про свою жинку, а мне приказывает:
— Самовар дорогому гостю! Легко сказать — самовар. Чаю у нас только жменька,
может, и осталась. Ставлю я самовар и слушаю, как пан Сабинин севастопольское начальство крестит. И все за Саргана, почему не поймают.
Пока я самовар вздул, пан Сабинин за красных принялся. Перекоп захватили. Про это мы еще не знали. Перекоп — он уже тут, в Крыму. Значит, и в Севастополе скоро красные будут.
— Пора,— говорит пан Сабинин,— нам из игры выходить. Пароходы спасать.
Вошел я скатерку постелить, он и замолчал. При мне говорить не желает. А переборки у нас тонюсенькие, и так в буфетную все слышно.
Только я из каюты, он опять — за рыбу гроши! Спасать надо пароходы. Во Францию уводить. И «Цесаревича» уводить.
Дела пана Сабинина мне вроде бы без интересу, если б он нашего парохода не касался. Так ведь подбивает, гадюка, капитана с беляками во Францию «Цесаревича» уводить. Тут дело не шутейное. Хочешь, не хочешь — слушай.
Мы в Одессу рвемся. А тут — здрасте — уже не про Кавказ, а про Францию разговор пошел. Припекло, видать.
Подъезжает он к Кошелеву и так и этак, тот ни в какую: «Чего я в том Марселе не видел?!»
Ну, думаю, уже трохи легче, раз Кошелев сказал: «Не поеду!..» Мы его всей артелью как уговаривали, как доказывали, а он уперся, с места не сдвинешь!..
Вдруг, слышу, пан Сабинин ему так ласково объясняет: «Цесаревич» — приданое твоей жинки. Твой, значит, пароход, дорогой мой зять».
Схватил я самовар и в каюту.
При мне уже капитан как отрезал:
— Вы, дорогой мой тесть, самое что ни на есть подходящее времечко выбрали приданое передавать. Раньше-то вроде запамятовали. А теперь, как красные вот-вот пароход оттяпают, так — на, зятек, пользуйся пароходом, не жалко!..
Пан Сабинин, как ошпаренный прусак,аж подхватился. Уже и не до того, что я тут стаканы расставляю. Подскочил да как гаркнет:
- С кем разговариваешь?! — И опомнился. Сел, опять лыбится: — Что ты, Володя! Кто же отберет, если мы в Марсель идем? Французы народ цивилизованный...
— Ни к чему мне ваши цивилизованные лягушатники. Я здесь плавать привык.
— Что ж, оставайся,— говорит хозяин.— Оставайся, коль жизнь тебе копейка. Только моя дочь и наследник на днях в Марсель отправляются.
Капитан как грюкнет по столу:
— Никуда моя жена и мой сын не поедут! Им-то чего ехать?!
Я в буфетную. Не видел еще таким капитана. Всякое на судне бывало, а чтоб так лютовал, не видел.
— Не ты кормишь семью! Я ее кормлю! — слышу, аж визжит пан хороший.
— Так вы же жалования ни мне, ни матросам не платите,— это ему капитан.— Воровать, извините, не умею.
Ну, думаю, сейчас родичи за чубы схватятся. Только чую, пан Сабинин опять Кошелева, как девку, улещивает:
— Подумай, дорогой Володя, ведь Россия — большой тонущий корабль. Спасаться надо...
Семья семьей, а гроши да пароходы пану Сабинину тоже спасти охота. И давай он капитану байки рассказывать: того красные повесили, того расстреляли, того придушили...
Молчит Кошелев, слушает.
Тут бы к боцману побежать, он бы что-нибудь придумал. Так ведь как ушел, чертяка, так будто сквозь землю провалился. Нет его и нет.
Вдруг, слышу, шырк-шырк сапоги. Кто-то чуокой идет. Наши все в ботинках. Выглянул из буфетной — ихний Сабининский родич, белый полковник.
Пан Сабинин обрадовался подмоге. А беляк — тот вовсе не родича пришел проведать. У него совсем другое на уме. Ищейки его донесли, что Сарган, которого они всем скопом ловят, вроде бы на «Цесаревиче» прячется. Солдаты по судну нышпорят, а полковник прямо к Кошелеву подался.
Видно, дружбы промеж них особой не было, потому что пан Сабинин и сесть приглашает полковника, и чаек наливает, а Кошелев как воды, в рот набрал.
Дверь настежь, мне все видать, что в капитанской каюте делается.
Чаи распивать полковник не спи. Объявил, зачем он с солдатами на «Цесаревич» явился. От штурманской рубки ключ требует. А штурманская, между прочим, имеет выход на мостик и в спальню капитана.
— Под койкой, что ли, я бандита у себя прячу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52