О том, что Лара умерла, и о гибели Владимира Ивановича Мария Ивановна услышала через много-много лет. Но жива ли их дочь Наденька и где она, так и не узнала. Никого из общих знакомых не осталось, а фамилии Нюры она никогда и не слышала...
Давно пора было уходить. Но Кошелев не находил в себе мужества подняться и поблагодарить хозяйку. Он все еще чего-то ждал, на что-то надеялся.
— Я злоупотребляю вашим гостеприимством, добрым ко мне отношением, правилами этикета, наконец...— несмело начал Кошелев.
— Этикет?! Забытое слово! — смеясь воскликнул Вавилон.
— Юра!—укоризненно остановила его Мария Ивановна и, обращаясь к Кошелеву, сказала: — Вы приехали домой, пусть на время, но домой. Не стесняйтесь, Сережа... Вот. И вообще... Я вас и в гостиницу не отпущу.
— Благодарю!.. От всей души благодарю, но я ни за что не решусь стеснить вас, как мне ни приятно и ваше общество, и ваш милый, благоуханный сад... Но раз уж
вы так добры ко мне, то поймите и простите мою назойливость. Я ведь не помню ни отца, ни матери... Совсем не помню...
— Да, да, я об этом не подумала...— Мария Ивановна помолчала, прикрыла глаза рукой, словно желая лучше представить себе тех, кого видела несколько десятков лет назад.— Капитан Кошелев... Какой-то был он... необычный; в чем-то очень серьезный, в чем-то совсем мальчишка. Возился с каким-то дребезжащим мотоциклетом, который никак не выезжал дальше их двора. Капитан, к ужасу гранд-мама, мог неожиданно войти при гостях перепачканным в масле, в копоти... Сознаюсь, девчонкой я была влюблена в него. В него и в Лару. Вернее, если так можно выразиться, в их романтическую любовь. Это бывает в юности. У Володи были очень светлые, слегка навыкате глаза. Ваши глаза, Сережа. Ну, конечно, вы унаследовали глаза его, рисунок бровей. Как это я сразу не обратила внимания? Только волосы у него были темнее. Почти черные. И сложение другое. Он был гораздо крепче, шире в плечах. И походка у него была своя, особая. Широкий, ровный шаг, голова чуть-чуть откинута назад, словно он что-то вдали увидел...
— Ты даже это запомнила? — не без лукавства вставил Вавилов.
— Запомнила... Я ведь сразу сказала, что была к нему неравнодушна. Такой молодой — и капитан. Не то что деды, приятели Евграфа, которые у нас собирались! И капитаном он стал благодаря какому-то таинственному родственнику, который помог ему выучиться и пожелал остаться неизвестным. И родственник прямо из книги — граф Монте-Кристо.
— Значит, фамилию этого родственника ты, тетя Маня, тоже не знаешь? — спросил Вавилов.
— Нет, конечно, хотя Володя и Лара пытались его разыскать, поблагодарить... Женился Владимир Иванович уже будучи капитаном. Я говорила, что Аглая Константиновна была недовольна этим браком, ведь прочила она Лару, кажется, за своего племянника, того самого офицера, который так подло поступил с Кошелевым и с самой Ларой.
— А ведь это тот же самый офицер, как я понимаю, о котором упоминал Кравченко. Помните, Сергей Владимирович?— воскликнул Вавилов, очень довольный своей проницательностью.
— Конечно! Отлично помню! Несомненно, это он участвовал в обыске на «Цесаревиче»,— согласился Кошелев и подумал, что постепенно, правда, еще едва приметно, но уже намечается известная цепочка: родственник гранд-мама играл определенную, далеко не благородную роль в судьбе Кошелевых.
— Он и о потоплении «Цесаревича» сообщил в Одессу, и о бегстве Кошелева,—увлеченно продолжал Вавилов.— И Саргана, которого искал, прилепил Кошелеву, чтобы того уже наверняка поставили к стенке... Все это дело его рук. И ревность, и бессильная злоба. Маловероятно, чтобы Сабинин, даже потеряв часть своего состояния, стал добиваться расстрела зятя, мужа своей дочери.
— Да, так оно, конечно, и было. Мамин этот кузен подло поступил и в Севастополе, и потом, при аресте отца,— согласился Кошелев. За границу родственник не попал, иначе бы он явился к гранд-мама. А то, что старики никогда о нем не вспоминали, свидетельствовало о том, что воспоминания о нем были им неприятны. А если и говорили когда-либо, то, очевидно, в отсутствие внука. Гранд-мама любила повторять: «Надо быть выше недостойных людей! Не замечать их!»
— Лару я помню в темно-темно-красном панбархатном платье,— продолжала Мария Ивановна.— В тот вечер, когда мы приходили прощаться, она первый раз его надела... Вышивка темным серебром... Лара сидела у рояля... Подождите!.. Да как же я могла это забыть!.. Ведь я еще раз видела ее... В последний раз... Все мне казалось, будто что-то от меня ускользает. А вот вспомнила платье, и вспомнилось, как мы справляли годовщину Советской власти. Как раз после этого я и поехала учиться...
Кошелев не спускал глаз с Марии Ивановны — весь напряженное внимание. Ему казалось, что сейчас последует что-то очень важное, последний, сильный аккорд, завершающий весь ее рассказ. Аккорд, без которого немыслимо, незавершено, неполно все произведение. И не так важно, сознательно ли оставлена ею для, финала какая-то еще одна яркая самобытная деталь.,.
— Это было в двадцать первом году,— продолжала Мария Ивановна.— Евграфа и Лизу тоже пригласили в лоцдистанцию, где служил лоцманом Владимир Иванович. Начальник этой лоцманской службы когда-то плавал у Евграфа боцманом. Я, конечно, тоже собралась на ве-
чер... Да, а как нас пригласили?! Тоже интересное событие предшествовало этому приглашению... На улице какой-то мерзавец увидел Евграфа, схватил его за рукав, поднял крик: «Граф! Он граф! Помогите арестовать графа!..» Евграф ему объясняет: не граф, а Евграф. Тот в ответ: «Все теперь, евграфами, экс-графами заделались. Тащите его, голубчика!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52